Полупрозрачная туманная дымка потекла и сгустилась, сосредоточилась в одном пятне, а то обернулось призрачной фигурой, вытянутой под стать хищной рыбине.

Приблудный дух встрепенулся и нацелился на меня, дикий ужас придал сил и помог скинуть ступор, я с хрипом втянул в себя стылый воздух, впитал наполнявшую его небесную силу и тут же качнулся вперёд.

Выдох-толчок!

С беззвучным воплем я выбросил перед собой растопыренную пятерню и в полном соответствии с подслушанными наставлениями вытолкнул всю энергию разом, отгородился этим выплеском от приблудного духа.

Отторжение!

Рука онемела до самого локтя, зато приказ не только перехватил уже метнувшуюся ко мне потустороннюю тварь и остановил её на полпути, но ещё и вышиб из нашего мира. И сразу сгинула давящая тишина, вновь вернулись звуки.

Стук крови в ушах, сиплое дыхание, шорох камышей за спиной…

Шорох⁈

Повеяло опасностью, и какое-то неведомое чутьё подсказало, как избежать неминуемой гибели; будто на ухо шепнули: «Вперёд и влево! Живей!»

И я прыгнул. Мышцы ещё толком не отошли от сковавшей их стылости, но точно увернулся бы, не проскользнись на траве правая нога. Рывок вышел смазанным, кто-то дотянулся сзади, вцепился в руку и не позволил удрать. Меня крутануло, и на ногах я не устоял, спиной улетел в камыши, а там рухнул навзничь, прямиком в жидкую грязь.

Сверху упала перепачканная илом и тиной фигура, удар вдавил ещё глубже, но здесь было мелко, и лицо осталось над водой. А вот пошевелиться — нет, пошевелиться не вышло. Неведомая тварь оказалась тяжеленной, да ещё шею мёртвой хваткой сдавили ледяные пальцы, и враз стало нечем дышать. В голове зашумело, от шибанувшего в нос зловония к горлу подкатил комок тошноты.

Физиономия пытавшейся удавить меня страхолюдины жутко разбухла, а светящиеся белым глаза превратились в две щёлочки, и даже так я узнал скрипача-фургонщика.

Утопец! Это утопец!

Я не сумел ни спихнуть его, ни вывернуться, тогда вцепился в разбухшие запястья, но и попытка оторвать от шеи необычайно сильные пальцы успехом тоже не увенчалась. Кожу обожгло лютым холодом, мне бы сделать вдох — хлебнуть воздуха и хватануть разлитой вокруг стылости, да только поди хлебни, когда того и гляди чужая хватка гортань сомнёт!

Навалилась слабость, понемногу я начал проваливаться в забытьё и тогда оставил лихорадочные попытки привычным образом втянуть в себя небесную энергию, а вместо этого, повинуясь внезапному озарению, потянулся к ней сам. И — выгорело! Впитал крохи бодрящей стылости!

Пустое!

Прежде чем успел отшвырнуть утопца приказом, энергия испарилась, исчезнув неведомо куда. Одновременно глаза дохлого скрипача засветились самую малость ярче, и стало ясно, что он не просто душит меня, но ещё и вытягивает саму жизнь!

Вспомнилась иссушённая плоть бродяги, и душу острой болью резанула тоска, а в следующий миг она обернулась лютой злобой. Приступом бешенства даже!

Я чужого не беру, но что моё, то моё! Не отдам!

И я рванул обратно то, что искренне полагал своим! Рванул, забрал, впитал, разогнал по телу! Восполнил утраченную жизненную силу и даже остался в прибытке!

На этом и погорел.

Единственного многажды отработанного усилия оказалось достаточно, чтобы превозмочь волю утопца, и я вырвал из него всю энергию разом. Вырвал и втянул в себя. А выплеснуть вовне уже не смог.

Попытался — и никак.

Слишком большой кусок откусил. Подавился.

Меня жгло и морозило, сознание затопила молочная белизна, во всём мире не осталось никаких красок, одно только их отсутствие. Руки и ноги свело судорогой, но как-то совладал с ними, спихнул с себя обмякшее тело мёртвого скрипача и попытался упорядочить бившуюся внутри силу, дабы вытолкнуть ту прочь, вот только проще было обуздать девятибалльный шторм. Всего жгло и трясло, а стоило лишь подняться с земли, стало ещё хуже.

Качнуться вперёд, шагнуть, выкинуть руку!

Толчок!

С пальцев полетели искры, кисть словно под кузнечный молот угодила, а волосы встали дыбом, но вышвырнуть из себя энергию не вышло. Стылая белизна продолжила бушевать внутри, попутно изменяя меня и перекраивая по собственному усмотрению. Убивая.

Кожу жгло всё сильнее и сильнее, я будто бы даже начал запекаться, но не сдался и побрёл прочь через мертвенно-белый мир. От ясного осознания того, что допрыгался и пропал, хотелось сжаться в клубочек и заплакать-завыть, но вместо этого упорно пробирался к знакомой промоине, на дне которой бил ледяной ключ.

Не упал, не провалился в топь. Дошёл. А как дошёл, так сразу и плюхнулся с брёвнышка в прозрачное оконце воды, ухнул в неё с головой.

А-ах! Честный холод вмиг перекрыл противоестественную стылость, вода забурлила и начала вымывать из меня излишки энергии, это словно открыло неведомый шлюз. Я ухватился за болезненно-тянущее ощущение, с которым утекала прочь небесная сила, напрягся и одним решительным толчком выплеснул из себя всю её разом!

Смог!

Когда вынырнул, вцепился в брёвнышко и выполз из бешено бурлившей воды, мир так и продолжил оставаться мертвенно-белым. Никаких цветов, никаких красок. Одни только силуэты.

Но — живой. Больше не запекаюсь изнутри, не корчусь в судорогах, не задыхаюсь.

И — никакой стылости!

Выкрутился!

Даже не ошпарился: вода в промоине хоть и бурлила, но по-прежнему оставалась ледяной. У меня от холода зуб на зуб не попадал.

Я скорчился, обхватил себя руками и зажмурился, а когда вновь открыл глаза, в мир вернулась серость и даже появились намёки на отдельные блеклые полутона.

Очухался!

Я с облегчением перевёл дух и тут же напрягся вновь, вспомнив скрипача.

А ну как он тоже очухался?

Идти на островок не хотелось до скрежета зубовного, но я не мог позволить себе терзаться неизвестностью, мне нужно было знать наверняка. Пришлось перебороть страх и вернуться.

Дохлый скрипач никуда не делся. Лежал и вонял.

Не иначе попытался добраться до Гнилого дома и увяз в трясине или провалился в яму, а в тело вселился приблудный дух. Искали одержимого, а безобразничал утопец. Немудрено, что не нашли.

И что с ним теперь делать?

Только задумался об этом и сразу понял: утопить в яме поглубже. Утопить, и как не бывало. Но не сейчас. Сейчас на это попросту не осталось сил.

Солнце пряталось за плотными облаками, и даже так, даже несмотря на мокрую одежду, холод постепенно отступал, а на смену ему приходила боль. Сначала загорелась огнём передавленная пальцами утопца шея, потом заломило всё остальное. До Гнилого дома еле добрёл. Всю дорогу шатался и едва не падал. И мотало не только из-за слабости, я оказался вынужден ещё и проталкивать