в конечном итоге и попытается принять, подвергнувшись Операции. В начале предпоследней записи Д-503 объявляет: «…все решено – и завтра утром я сделаю это. Было это то же самое, что убить себя, – но, может быть, тогда только я воскресну. Потому что ведь только убитое и может воскреснуть» [289]. Отправляясь на Операцию, он уже не рассчитывает вернуться в свою комнату. В отличие от читателя, который, скорее всего, ощущает естественное желание свободы действий как для себя, так и для персонажей, Д-503 говорит о радостях подчинения воли. Он буквально отстаивает свое право быть казненным за безрассудное, если не самоубийственное зачатие с 0-90 незаконного ребенка – поступок, который он уподобляет прыжку с башни. Не раз он пишет о том, как приятно умирать [185, 212, 214]. Этим Д-503 напоминает Джона Дикаря из романа Хаксли: тот тоже настаивает на праве страдать и в конце концов вешается. Очевидно, что Д-503 хочет сбросить с плеч бремя свободы, «сразу все кончить, сразу все искупить», включая его связи с Мефи, – проще говоря, «надо было сделать все скорее» [195, 290]. Д-503 превозносит гильотину как решение проблем – это избавило бы его от собственной психики, которая все больше раскрепощается [216]. Дважды герой преждевременно прощается со своим дневником, собираясь отправиться навстречу ожидаемой кончине [268,289]. В последнем случае, добравшись до Бюро Хранителей, он «хватал их за рукава… молил их – как больной молит дать ему скорее чего-нибудь такого, что секундной острейшей мукой сразу перерубило бы все» [290].

В такие минуты самоубийство кажется лучшим решением. Примерно об том и говорит Д-503 в конце тридцать первой записи, пусть хотя бы для того, чтобы избавиться от растущего смятения. Он воображает, как его заставляют с завязанными глазами идти по краю пропасти:

…один только шаг – и от вас останется только сплющенный, исковерканный кусок мяса. Разве это не то же самое?

…А что если не дожидаясь – самому вниз головой? Не будет ли это единственным и правильным, сразу распутывающим все? [256].

То, что самоубийство так завораживает читателей, служит очередным свидетельством нашей инстинктивной воли к смерти. Если подумать, любой из нас мог бы покончить с собой, и попытки делаются чаще, чем мы готовы признать. Примечательно, что в притче «Три Отпущенника», отдаленно напоминающей историю Иова, законопослушные персонажи предпочитают утопиться, чем жить без работы, которой в рамках жестокого эксперимента лишило их Единое Государство [269–270]. Самоубийство – один из видов далеко не случайной смерти, при которой мы целиком и полностью становимся хозяевами своей судьбы. Сочетание контрастных качеств – подчинения и власти – усиливают его притягательность.

Несколько раз Д-503 близок к тому, чтобы совершить реальное самоубийство или равносильный ему поступок. Во-первых, он постоянно чувствует искушение покончить с собой, подчинившись властям или совершив незаконный акт оплодотворения. Он рассматривает и более серьезную возможность: крушение «Интеграла» [272]. После того как попытка государственного переворота сорвана, он приказывает отключить двигатели, позволяя ракетному кораблю упасть, и говорит: «Конец всего» [275]. Позже в тот же день он жалеет, что не «разбил себя и всех вдребезги» [269]. Если бы Д-503 исполнил свой план убийства Ю, его бы наверняка казнили. К тому же он неоднократно говорит о своем намерении подвергнуться Операции – шаг, который он приравнивает к самоубийству.

Однако Д-503 так и не решается на добровольную экстирпацию фантазии. В Бюро Хранителей, узнав, что его Ангел-Хранитель – двойной агент, он приходит в такое волнение, что сбегает с Операции. Но ненадолго. В последней записи кратко сообщается, что толпа захватила его и силой привела на Операцию. Поскольку его пришлось привязать к столу, можно предположить, что он все-таки оказал некоторое сопротивление [293].

5. Текст как догма

Одна из проблем при чтении таких романов, как «Мы», состоит в том, что силы заблуждения легко берут верх над объективностью. Мы не сопротивляемся иллюзии романного повествования и с удовольствием погружаемся в нее, казалось бы не прилагая никаких усилий, в то время как объективное чтение, которое требуется от ученого, – задача трудная, сопряженная с дисциплиной и упорством. Не следует забывать, что искусство коренится в ритуальном поведении, при котором передаваемые эмоции влияют на образ мысли. Хотя современные формы искусства всячески стараются стимулировать мысль, они все же ограничивают ее и направляют к более или менее общим целям. Древние художественные тексты были неотделимы от религиозной догмы. Сегодня тексты могут действовать как временные религии. Нам следует серьезнее относиться к распространенному представлению об авторе как о боге собственной текстовой вселенной: в его силах сделать так, чтобы внутритекстовая метафизика была верной не только для персонажей, но и казалась таковой читателю. Всего лишь демонстрируя, как мыслят его персонажи, он порой может воздействовать и на наш образ мысли.

Возможно, в «Мы» Замятин ошибся в расчетах и перестарался, так как заблуждения относительно природы и достижений Единого Государства существуют на двух уровнях: персонажа и читателя, – а не только на первом. Одна из общих стратегий романа состоит в том, что Д-503 навязывает читателю иллюзию эффективности режима, то и дело давая понять, что верит в нее сам. Несомненно, жалкие попытки Д-503 отстаивать свою индивидуальность призваны подтолкнуть нас к более активным умственным усилиям. Роман представляет собой сатиру на свое время и важнейшую попытку Замятина внести посильный вклад в политический процесс, воздействуя лично на каждого читателя. Беда в том, что многие проницательные читатели не заметили иронии автора и сами в процессе чтения поддались искушению принять, а не отвергнуть некоторые из этих же иллюзий. Многочисленные когнитивные ошибки так и остались непререкаемой догмой для читателей и исследователей, а в случае научных публикаций также для рецензентов и редакторов. Как слишком часто случается в литературе, происходит нечто большее, чем приостановка недоверия, – как мы увидим, это ведет к тому, что некоторые читатели выказывают нечто вроде скрытой воли к смерти. Их неверные толкования подчинены важной закономерности – как раз той, что согласуется с нашей гипотезой о воле к смерти. Суть в том, что развязка романа кажется им более беспросветной, чем на самом деле.

Прежде всего, Д-503 практически полностью уверен, что Единое Государство – высшая форма бытия, а следовательно, не оставляет места революциям, дальнейшему социальному развитию. Главный его аргумент якобы математическое совершенство режима, о котором он так часто упоминает. Как мы уже отмечали, большинство исследователей, рассматривавших этот вопрос, с ним согласны. В качестве характерного примера напомним: никто не заметил, что практически все математические выкладки в тексте крайне