Наконец в одиннадцать часов ухожу. Какой-то человек у вокзала Виктория говорит мне: «Доброй ночи, милашка», но я не могу трактовать эти слова как дань остаткам былой привлекательности, поскольку (а) на улице темно, хоть глаз выколи, (б) судя по тому, как это произнесено, человек пьян.

Иду ночевать в Клуб и выпиваю всю воду, предназначенную для грелки.

6 сентября. На помощь приходит домработница из верхней квартиры: предлагает найти уборщицу, натереть полы, принять мебель и сделать все остальное. Благодарно соглашаюсь и уезжаю с ключами от квартиры, почему-то чувствуя себя вором. Собираюсь в поезде проанализировать, откуда взялся этот весьма любопытный комплекс, но забываю и вместо этого читаю «Гранд-отель»[281].

7 сентября. Приезжает Фелисити, вид у нее больной. (Вопрос: Почему даже это ей к лицу, в то время как мои недуги сопровождаются землистым цветом лица, резким увеличением количества морщин, которые и без того уже слишком заметны, и тусклостью волос?) Фелисити, как обычно, очаровывает детей: не ахает, как они выросли, не спрашивает Робина, нравится ли ему в школе, чем немедленно завоевывает симпатию у обоих.

Спрашиваю, что она предпочитает на ужин (будет очень неловко, если она попросит что-нибудь, кроме курицы, сардин или консервированной кукурузы, поскольку это все, что имеется в доме). Фелисити говорит, что будет яйцо. А на завтрак? Она снова отвечает: «Яйцо» – и с безнадежностью в голосе добавляет, что, кроме яиц, ничего не ест.

Посылаю Вики на ферму сказать, сколько яиц в день нам теперь нужно.

Фелисити ложится отдохнуть, а я сижу на подоконнике, и мы вспоминаем всякие смешные истории из далеких школьных лет, такие невероятные, что теперь в них почти невозможно поверить, от души хохочем, и я на какое-то время чувствую себя моложе и привлекательнее.

С облегчением вспоминаю, что Фелисити – одна из немногих моих подруг, которые Роберту нравятся, и мы все вместе проводим приятный вечер за прослушиванием радио и разговорами. Предлагаю завтра устроить пикник, но Роберт твердо заявляет, что должен провести весь день в Плимуте, а я завязываю узелок на носовом платке, чтобы не забыть потребовать у Кухарки сэндвичи с джемом, а не с огурцом. Провожаю Фелисити в ее комнату и выражаю надежду, что ей хватает одеял, но если нет, мне совсем-совсем нетрудно принести еще. Фелисити говорит, что тогда да, пожалуйста, если можно. Не нахожу в бельевом шкафу ничего, кроме огромного количества вышитых столовых салфеток, неприглядного вида подушки, из которой выпадают перья, и порванного полотенца на ролике. Робин не спит и остается невосприимчив к предположению, что ему не нужно больше одного одеяла. Иду к спящей Вики. Приподнимаю одеяло, но, поскольку оно единственное, возвращаю его на место. В конце концов стелю на кровать Фелисити свое одеяло, но оно больше по размеру и приходится его подтыкать, так что в конце концов кровать напоминает долину между холмов. Желаю Фелисити хорошо выспаться (что теперь звучит иронично) и ухожу.

8 сентября. После завтрака заходит Жена Нашего Викария, глубоко расстроенная, поскольку все никак не найдет режиссера для предстоящего Конкурса Сценок, и не буду ли я таким ангелом? Я твердо отвечаю, что нет, не в этот раз, но мой ответ, похоже, приносит Жене Нашего Викария некоторое облегчение. Я спрашиваю, почему она не возьмется за это дело сама, и оказывается, потому что Наш Викарий сказал свое веское слово. Совет матерей, Женский институт, Общество покровительства девушкам[282], репетиции хора… Нет, хотя бы один вечер в неделю просто должен быть и будет свободным. Наш Викарий говорит, что Жена Нашего Викария губит себя, а этого он допустить не может. Возразить на такое, конечно, нечего.

Жена Нашего Викария говорит, что знает прекрасную актрису и по совместительству опытного режиссера, которая готова поработать бесплатно, но, к сожалению, она сейчас живет в Мельбурне, в Австралии. Потом припоминает других, столь же талантливых знакомых, но одна не выходит из дома из-за мужа-инвалида, а другая умерла одиннадцать месяцев назад.

Чувствую, что так мы ни к чему не придем, но Жена Нашего Викария признается, что после нашего разговора ей значительно полегчало, и, возможно, она все же уговорит Нашего Викария и он разрешит ей взять это дело на себя. На этом сердечно расстаемся.

10 сентября. Идем на пикник, несколько раз отложенный по причине погоды, однако, как это часто бывает с увеселительными мероприятиями, он имеет ограниченный успех, отчасти потому, что выбранная местность весьма гористая. Фелисити демонстрирует твердую решимость одолеть путь и просит лишь снисходительно отнестись к тому, что она будет идти в своем темпе. Мы все соглашаемся и распределяем коврики, корзины, подушки, термосы и фотокамеры между собой. По ощущениям, восхождение длится несколько часов, и я волнуюсь за Фелисити, чье лицо приобретает довольно устрашающий синеватый оттенок. Дети весело и задорно мчатся впереди всех, оставляя за собой след из выроненных вещей. Касабьянка, практически невидимый под двумя ковриками, плащом и тяжеленной корзиной, зовет их вернуться. Робин одаривает его убийственным взглядом, а Вики притворяется глухой и исчезает за горизонтом.

Вопрос, где сидеть – на солнце или в тени, пробуждает в каждом готовность угодить ближнему, но отпадает после внезапного и окончательного исчезновения солнца за тучами. Фелисити садится и тяжело дышит, но лицо ее уже не такое синее. Я показываю ей пейзаж, поскольку других причин тащить ее на такую высоту не было, и она всячески восхищается. Обнаруживаю, что мы забыли сахар. Дети предлагают сразу пить чай, но им сказано, что еще только четыре часа и лучше сначала погулять-осмотреться. Робин залезает на дерево и достает из кармана «Записки Пиквикского клуба», а Вики ложится на дорожку и принимается жевать травинки. Привычно беспокоюсь насчет гигиеничности этого занятия и уже не впервые спрашиваю себя: зачем родители из раза в раз повторяют предостережения, на которые дети никогда не обращали и не будут обращать ни малейшего внимания? Неожиданно для себя говорю Фелисити, что хуже, когда дети – занудные аккуратисты. Фелисити испуганно соглашается, что да, гораздо хуже, и явно не понимает, как я пришла к такому умозаключению, но это и неудивительно.

Мы говорим об Италии, рекомендациях книжного клуба («Рыжий Айк»[283] – совершенно зря, а вот «Кузница»[284] хорошая), удивляемся, как мистер Хью Уолпол находит время столько читать, притом что сам пишет книги, а затем возвращаемся к далеким школьным дням: интересно, что стало с большеглазой девушкой, у которой был отец в Патагонии, и слышал ли кто-нибудь за эти годы про даму в черном атласном платье, которая преподавала у нас танцы в выпускном классе?