Но показывать своих чувств было нельзя. Тимофей Хочуха поднял его с колен, смачно расцеловал в обе щеки, после чего Настасья поднесла ему большую братину с пивом. Он выпил жадно, не чувствуя вкуса, и тут же был атакован остальными разбойниками. Те тормошили, хлопали по плечам, шутливо толкали и трепали. Поволокли за стол, усадили на лавку. Лясота принимал поздравления машинально. Он изо всех сил старался удержать то, что ощутил на несколько секунд, потому что теперь точно знал, что ему делать.

Пир был в разгаре. Даже сюда доносились отголоски пьяных песен, и от этого шума княжне было особенно тоскливо. Всю ночь девушку мучили кошмары, будто ее привязали к столбу, сорвали одежду и разожгли под ногами костер. Языки пламени лизали ее тело, жар мешал вздохнуть, а зрители орали и бесновались. Потом вперед протолкался один, ударил по щеке: «Покайся!» У него было лицо отчима.

И сейчас далекие песни и крики так походили на вопли и гомон той толпы, что девушка боялась сомкнуть глаза. Она весь день провела одна, наедине со своими мыслями и страхами. И хотя ее не забывали кормить и пару раз выпускали размять ноги, Владислава все равно остро ощущала свое одиночество. Ее забыл даже Петр. А ведь обещал… Интересно, когда отец получит письмо с требованием выкупа? И что он будет делать?

Короткий быстрый стук в дверь заставил девушку вздрогнуть.

— Барышня?

— Кто там?

— Я… Петр. — Голос какой-то странный. — Дозволите ли войти?

Она не успела ни открыть рта, ни подумать, что сказать. Дверь распахнулась, и на пороге возник ее спутник. Привалившись к дверному косяку, он смотрел на девушку, и та натянула одеяло до подбородка.

— Вы что тут делаете в такое время? Как вы смеете? Вы… пьяны?

От мужчины даже на расстоянии несло крепкой брагой.

— Я не пьян, — он на миг прикрыл глаза, глубоко вздохнул, — так было надо. Вы не спите… эт хорошо. Не спите и дальше.

— Что вы имеете в виду?

Он вдруг шагнул в комнату, притворяя за собой дверь. Владислава взвизгнула, когда мужчина оказался рядом, схватил за руку.

— Не кричи. Ударь меня!

— Что?

— Ударь, — зло оскалился он. — Ну же?

Напуганная этим оскалом больше, чем всем прочим, княжна шлепнула его по лицу.

— Еще! Ну? — Вторая пощечина получилась сильнее. — Еще! Все, хватит.

А потом ее крепко схватили за затылок, и Владислава уткнулась носом в мужскую грудь. Под рубашкой чувствовалось горячее тело, где-то в глубине мерно и мощно бухало сердце. Пахло потом, мускусом, вином и еще чем-то незнакомым. Она попыталась вырваться, но ее держали крепко.

— Тише, тише, девочка! Не дергайся! Одевайся. И не спи. Поняла? Не спи эту ночь. Будь готова. Поняла?

Владислава попыталась что-то сказать, но коснулась губами мужской рубашки и вместо этого несколько раз быстро кивнула головой.

— Вот и хорошо. Вот и ладушки. — Ее отпустили, но только для того, чтобы, заглянув в глаза, погладить по щеке. — Ты же все понимаешь. Ты же умная девочка… Вода есть?

— Т-там кувшин… — Она отвела взгляд от его лица, такого близкого и в то же время чужого.

Лясота резко встал, качнувшись. Пить пришлось много — Тимофей Хочуха словно нарочно задался целью напоить его допьяна. Он держался из последних сил, понимая, что если даст хоть минутную слабину, все пропадет. И он опрокинул кувшин с водой себе на голову.

За спиной вскрикнула Владислава. Он обернулся. В душе шевельнулось дикое смутное желание — они вдвоем, дверь закрыта. На девушке только простая сорочка. Ему будет так легко сломить ее сопротивление.

— Поцелуй меня.

— К-как?

Он шагнул к княжне, вытащил из постели.

— Поцелуй. На удачу. Ну?

И торопливо накрыл ее губы своими.

Это было сладко. Ни с чем не сравнимо. Этот поцелуй трезвил и дурманил одновременно. Почти девять лет он не целовал девушек — гулящие девки, с которыми раз или два забавлялись молодые приказчики, вырываясь в большой город, не в счет. Их больше не было. Никого. Была только она, княжна Владислава. Ее губы. Ее руки. Ее тонкий стан под руками.

И все же он нашел силы оторваться от девушки, заглянул в полные слез глаза.

— Извини.

— 3-зачем вы эт-то сделали? — запинаясь на каждом слове, пролепетала она, а по щекам одна за другой бежали слезы.

— Прости. — Хотелось слизнуть слезинки с ее кожи. — Так надо, на удачу. Она нам понадобится. Одевайся и жди меня.

Оттолкнул и вышел, прикрыв дверь.

Терем засыпал. Многие разбойники уже разбрелись по углам. Иные храпели прямо там, уронив головы на стол. Лясоту вело, мотая из стороны в сторону. Он нарочно казался пьянее, чем есть на самом деле, чтобы случайный свидетель подумал, будто он сейчас свалится и уснет прямо на полу.

Тимофея Хочухи за пиршественным столом уже не было, и Лясота двинулся по терему наудачу. По скрипучим ступенькам поднялся на второй этаж, в верхние горницы.

Атаман спал на пуховой перине, обняв прильнувшую к нему Настасью. Ночь была теплой, и они лишь наполовину натянули толстую меховую полсть. Несколько секунд Лясота стоял на пороге, собираясь с духом. Потом сделал шаг. Двигаться приходилось медленно, осторожно — хмель еще гулял в теле, гудел в голове. Скрипнула половица. Звук показался громким и резким, как выстрел. По спине побежала струйка пота. Нет, не проснется. Тоже пьян. Не настолько, но все-таки…

Прежде чем приступить к главному, Лясота торопливо обыскал вещи атамана. Денег не нашлось, а вот саблю и хороший нож он забрал. Помедлив, сунул за пазуху тугую мошну[11]— на ощупь, там было полно всякой всячины, авось что полезное найдется. Только после этого, затаив дыхание, подобрался к постели.

Тимофей Хочуха спал на спине, в распахнутом вороте рубахи виднелась мощная грудь, поросшая курчавым волосом. Был заметен и кожаный шнурок, на котором висела заветная ладанка. Но поперек его груди лежала женская рука — Настасья крепко обнимала супружника, словно тот мог сбежать от нее во сне.

Стараясь не дышать, Лясота тихо-тихо потянулся к горлу мужчины. Одно неверное движение — и все пропало. Атаман — колдун. Кто знает, как он отомстит за подобное обращение? Но отступать не хотелось.

Поразмыслив, Лясота достал нож, пальцем проверил остроту. Прикинул, где могла бы находиться сама ладанка, двумя пальцами осторожно потянул на себя рубаху, подпарывая ткань в нужном месте. Приходилось резать осторожно, буквально пилить нитки. Сначала шло туго, потом — легче. В какой-то момент завозилась Настасья — ей стало холодно, женщина потянулась за полстью, укутывая и себя, и Тимофея. Ее рука скользнула по руке Лясоты. Тот замер. Обошлось.