Если бы было можно, девушка вовсе спряталась бы за спину своего спутника — злой взгляд хозяина дома ее откровенно пугал.

— Далече забрались! Давно идете-то?

— Порядочно.

— А куда путь держите?

— Далеко.

Женщина захлопотала у печи. Запахло печеной репой так, что у гостей заурчало в животах.

— И кто вы такие, тоже небось не скажете?

— Почему? Скажем. — Лясота бросал настороженные взгляды то на старика, то на женщину у печи, то на дверь. Он чувствовал неладное, но не мог объяснить, в чем дело. Просто знал, что тут опасно. И, пожалуй, они сделали ошибку, что решили остановиться именно в этом селе. Однако уходить было поздно. — Меня звать Петром. Это — сестра моя, Марья. А вот вы что за люди, я в толк не возьму. У кого мы приюта попросили?

— Слышишь, Марья, — окликнул старик женщину, — вот тебе тезка. Меня Иваном крестили. Это сноха моя. Одни мы остались.

Женщина всхлипнула, не прервав работы. Прикусив губу и пряча заблестевшие, от сдерживаемых слез глаза, она поставила на стол чугунок с пареной репой, принесла лук, капусту, вареные яйца, хлеб, налила в кружки молока. Потом, помедлив, выставила миску с вареным пшеном, в котором виднелись кусочки мелко порезанного яблока. Повинуясь взгляду свекра, достала два небольших стаканчика и бутыль, заткнутую тряпицей.

— Сына мы мово третьего дня схоронили, — пояснил старик. — Помянем душу грешную.

Женщина отвернулась, закрыла лицо руками. Владиславе стало ее жалко.

— Извините, — пробормотала она ни с того ни с сего.

— Вот, завыла! Бог, как говорится, дал, Бог и взял, — промолвил старик, с осуждением глядя на сноху.

Они выпили. Лясота, не чинясь, потянулся за едой.

— Так откуда вы, сказывали? — помолчав, снова спросил старик.

— Из Усть-Нижнего, — терпеливо повторил Лясота. — А вот куда нас занесло? Что за деревня?

— Деревня как деревня, Упырёво. Слыхали нет ли?

— Нет, — категорично отрезал Лясота с полным ртом.

— Да она тут уж, почитай, лет сто, коли не больше, стоит.

— Ты про Упырёво ничего не слыхала, Машенька? — обернулся Лясота к Владиславе, глядя на нее преувеличенно заботливо.

— Нет, — покачала головой девушка. — А… почему умер ваш сын? Он заболел?

— Заболел, — кивнул старик, наливая по второй. — Мор у нас в деревне. С весны уже дюжина на тот свет отправилась. Да еще в двух домах по покойнику — назавтра хоронить решили.

— То-то нас в другие дома пускать не хотели! — припомнил Лясота. — Боятся.

— А как не бояться? Известное дело! А нам-то уж страшиться нечего, да и люди вы, смотрю, а не нечисть лесная! Только не взыщите, а постелим вам порознь. Марьи наши обе на печи улягутся, я на полати, а тебе там вон, на лавке.

— Да хоть под лавкой. — Лясота взял свой стакан, выпил с хозяином. — Веришь — нет, дед Иван, так умаялся, что хоть сейчас готов уснуть.

— Марья! — прикрикнул на сноху старик. — Готовь постели!

Женщина засуетилась.

Владиславе было непривычно спать на печи. Жесткая даже не перина, а что-то вроде подстилки была словно ветками и соломой набита. Вместо подушки — валик, одеяло шерстяное, пахнет почему-то коровами. Раздеваться девушка не решилась — застеснялась. Легла в платье, только сняла башмачки, оставшись в одних чулках. Марья пустила ее к стенке, улеглась с краю. Затихла.

Как-то очень быстро в доме установилась тишина. Владислава, хоть устала и умаялась, а от сытости клонило в сон, не могла сомкнуть глаз. Все было так непривычно. Кто-то шуршал и скребся за стенкой. Иногда под потолком слышался быстрый легкий топоток и попискивание. Мыши? Наверное. А что же кошка их не ловит? Да и есть ли в этом доме кошка?

Женщина рядом с нею лежала тихо-тихо, как мертвая! Девушка прислушалась к ее дыханию — дышит или нет. Ни звука. Владислава собралась с духом, чтобы потрогать спящую, но протянутая рука замерла в воздухе.

Вдалеке завыла собака. Протяжный тоскливый вой, берущий за душу, разнесся в ночи и растаял, погрузив мир в тишину. Несколько минут спустя завыла еще одна, а еще через некоторое время — и третья, совсем близко, наверное, в соседнем доме. Этот вой оборвался внезапно, резким визгом, перешедшим в хрип, и Владиславу затрясло.

Миновало еще несколько томительных минут, а потом послышался глухой стук, словно кто-то всем телом ударился о ворота. Потом — еще раз и еще. Послышался голос. Глухой, низкий, он произнес чье-то имя:

— Аа-а-арь-яа-а… Ма-а-а…

Женщина рядом с Владиславой зашевелилась. Медленно, словно ею двигала какая-то сила, повернулась набок. Свесила одну ногу, вторую. Сползла вниз, Владислава в тревоге подалась вперед.

— Ма-а-а… — продолжал тянуть тот же голос снаружи. Ему протяжно, дрожащими голосами подвывали собаки.

— М-ма-арья…

Владислава осторожно выглянула. Женщина стояла у печи, уронив руки вдоль тела и чуть покачивалась, как во сне. Заунывный голос все тянул на одной ноте, и она, шаркая ногами, поплелась к двери. Взялась за ручку.

— Кирьян?

— Ма-а-арья… пусти-и…

Медленно, словно через силу, женщина потянула дверь, отворяя ее в черный провал сеней. Переступила порог. Прикрыла дверь. Зашаркали удалявшиеся шаги.

Владиславе стало так страшно, что она не думала о том, что делает. Быстро, путаясь в одеяле и платье, слезла с печи и, как была, в одних чулках, бросилась к спящему на лавке Петру. Торопливо затрясла за плечо.

— Что?

Княжна подавилась криком — в нос ей уперся нож. Она шарахнулась назад, но второй рукой Лясота крепко схватил ее за запястье.

— Барышня? Вы чего? — Он приподнялся на локте. Нож исчез из руки как по волшебству.

— Я боюсь, — пролепетала Владислава.

— Извините, если напугал.

— Я не вас боюсь. Я… вы ничего не слышали?

— А что?

— Собаки выли. А потом — голос. Он звал эту женщину, Марью. И она ушла. И… и все!

— Понятно. — Лясота посмотрел на полати, куда, он помнил, забрался старик. Похоже, доспать эту ночь ему не удастся. — Спасибо, что предупредили. Ложитесь, отдохните, а я…

— Я боюсь одна. — Девушка смотрела на него во все глаза. — Можно я с вами?

— Вы чего? — Лясоте показалось, что он все еще спит.

— Пожалуйста! Мне страшно…

У нее опять в голосе послышались слезы. Лясоту затрясло. Эта глупая девчонка что, не понимает, что делает, если лезет в постель к мужчине?

— Вы с ума сошли, барышня, — зашипел он.

— Но мне страшно и… и лучше с вами, чем одной!