Джордж-Харрисон высмотрел два места у стойки. Я заказала многокомпонентный салат и стакан диетической колы.

– Вы все время вертитесь на табурете. Поделитесь, что вас так заинтересовало в зале?

– Люди, – ответила я.

– Куда вы первым делом отправляетесь в незнакомом городе, чтобы ощутить его своеобразие? – спросил он меня.

– Своеобразие?.. – переспросила я.

– Я про то, как вы сочиняете свои статьи.

– Рынок под открытым небом – вот неповторимое место, где толкутся люди всех социальных слоев. Вы представить себе не можете, как много можно понять, глядя на прилавки продавцов! Очень важно, что они считают ценным, что у них покупают…

– Прекрасно могу себе представить, – возразил он, ставя на стойку стакан.

Он выпил пиво почти залпом и мгновенно проглотил сэндвич. Когда люди так торопливо поглощают еду, они кажутся мне вульгарными и вызывают отвращение, а он никаких неприятных чувств не вызвал.

Джорджу-Харрисону была присуща врожденная, чуждая всякому расчету элегантность, умиротворяющая безмятежность и – особенно поразительное свойство – обескураживающая откровенность. Даже когда он раздражался, как совсем недавно, его голос звучал спокойно. Мой друг, журналист из «Вашингтон пост», всеми этими достоинствами не обладал, он никогда не спрашивал, как мне пишется, считая свою работу важнее моей; я все яснее понимала, насколько была слепа и как много времени потеряла зря. Возможно, этого я и искала: напрасной траты времени на отношения, обреченные на провал. Моя свобода всегда отдаляла меня от реальности.

В баре появилась девица в джинсах и облегающем свитере, вся студенческая троица мигом оторвалась от своих драконов и викингов и стала пожирать ее глазами. Она выглядела восхитительно и сознавала это, она была на десять лет моложе меня, я завидовала ее уверенности и непринужденности. Глупость, конечно: ни за что на свете я не согласилась бы вернуться на десять лет назад. Повзрослеть – задачка не из легких, пусть я и жалела о тех временах, когда могла, соскочив с кровати, натянуть на себя первое, что попадется под руку, и при этом отменно выглядеть. Она села за столик неподалеку, и я не удержалась и взглянула на Джорджа-Харрисона, чтобы проверить, глазеет ли он на нее. Ему не было до нее никакого дела, и я удивилась, что мне это приятно.

– А вы? Как вы начинаете работу над новым предметом мебели?

Джордж-Харрисон хитро улыбнулся:

– При помощи моих инструментов. Не обязательно было задавать мне этот вопрос, хотя я ценю вашу вежливость.

Это называется быть застигнутой на месте преступления. От него не ускользнула моя виноватая гримаса.

– Я пошутил. Все начинается с рисунка.

– Пожалуйста, нарисуйте мне барашка.

– Я редко делаю барашков. Но, если хотите, я могу нарисовать вам его ящик и не забуду про дырочки, чтобы он мог дышать.

– «Маленький принц» – первая книжка, запавшая мне в душу, – призналась я.

– Подозреваю, что вы не одна такая.

– Знаю, неоригинальность – мой страшный недостаток. А какая ваша первая любимая книжка?

– «Чарли и шоколадная фабрика». Вы обязательно спросите почему, поэтому я сразу скажу, что питаю слабость к герою этой книжки Вилли Вонка. Подростком я влюбился в «Если» Киплинга.

Еще бы ему не влюбиться подростком в это стихотворение! Кто не мечтал о том, как его прочтет вам отец? Я обещала Джорджу-Харрисону помочь в его поисках, но сама помышляла о другом…

– Вы уж меня извините, – сказал он. – Вы наконец-то решили как следует со мной познакомиться, а я совсем не облегчаю вам задачу.

– У меня были совсем другие намерения, – соврала я.

– Жаль! – вздохнул он. – С момента встречи мы только и делаем, что обсуждаем прошлое, но у вас отсутствующий вид, и я совершил бы ошибку, если бы стал настаивать. Как насчет того, чтобы пройтись? Этот сэндвич камнем лежит в желудке.

Я посоветовала бы ему не заглатывать еду, как удав, но сдержалась, хотя это было на меня совсем непохоже. Рядом с ним я вела себя по-другому. Я послушно взяла свою сумочку и поднялась с места.

Сначала мы шли молча. В сувенирной лавочке я поискала подарок для Мишеля, но не нашла ничего, что ему понравилось бы. Потом меня потянуло в магазин с футболками, на ностальгическую встречу с собой двадцатилетней. Джордж-Харрисон угадал мое желание и открыл передо мной дверь. Внутри он оглядел стойки, порылся на полках и протянул мне две футболки. Не желая ему противоречить, я примерила их поверх блузки. Он отрицательно покачал головой и продолжил поиск. Мы смахивали на супружескую пару, делающую покупки; вторая часть сравнения была верной, первая – нет. Немного погодя, на улице, он чуть было не взял меня за руку. Думаю, это мне скорее понравилось бы: я уже забыла, когда последний раз гуляла за руку с мужчиной. Само по себе это не очень важно, просто после такого умозаключения приходится сказать себе, что в твоей жизни что-то идет не так. Вдруг, на перекрестке, он бросил:

– Мне сейчас очень хорошо. Идиотизм, наверное, но мне захотелось вам об этом сказать.

– Нет, идиотизмом было бы это скрыть. Мне тоже очень хорошо.

Я решила: один шанс из десяти, что сейчас он обернется, посмотрит мне в глаза и попробует поцеловать.

Нет, это был не мой день. И вообще, хватит играть в угадайку с судьбой.

Я все-таки купила одну из выбранных им футболок, чтобы надеть ее потом в Лондоне, перед телевизором, перед тем как сесть в кресло с бокалом вина в руке и чокнуться со своей проклятой свободой.

Подумав про Лондон, я сразу вспомнила отца. Пришло время кое о чем его расспросить. Он наверняка знает больше, чем нам рассказал. Я отошла в сторонку и уселась на скамейку. У него восемь часов вечера, я не разбужу его своим звонком.

После пяти сигналов я заволновалась. Потом он поднял трубку, я услышала громкие голоса.

– Рэй Донован слушает, с кем имею удовольствие говорить? – спросил он, откашлявшись.

– Ты смотришь телевизор? Я слышу какой-то дурацкий шум.

– У меня гости, дорогая, – ответил папа. – Ко мне пришли Мэгги с Фредом и еще пара друзей, у нас довольно шумно, они принесли отличное вино, причем не одну бутылку, ну, ты меня понимаешь…

– Что за друзья?

– Очень симпатичные, он тоже ресторатор, она работает в рекламном агентстве. Вряд ли ты с ними знакома. Хочешь поговорить с сестрой?

После моего отлета в Балтимор Мэгги не особенно интересовалась моими делами. Мои поиски тоже ее как будто не занимали. Можно было подумать, что ей не по карману разок позвонить за границу! Нет, мне совершенно не хотелось разговаривать с сестрой. Почему-то мне казалось, что папа и Мэгги сознательно не посвящают меня в подробности своей жизни. Например, об этой паре друзей я никогда не слышала. Может, это приятели Фреда? Я просто ревновала, завидовала общительности сестры и переживала, что самой мне общаться почти не с кем. Завидовала – и стыдилась своей зависти: не сестра же была виновата в том, что я выбрала такую жизнь. Вся ответственность лежит на мне одной. Когда-нибудь я попрошу у нее прощения за то, что иногда бываю мелочной и несправедливой. До финансовой помощи, которую ей оказывал папа, мне не было дела. Деньги никогда не имели для меня значения. Клянусь святой Эдиной и святой Пэтси, другого такого бескорыстного человека, как я, надо поискать!