Что-то упало на пол за моей спиной – стекло, металл и дерево. Я обернулся. Марис смотрела на меня из палаты, остатки чьей-то еды – моей? – рассыпались и разлились по шахматному полу. Судя по ее виду, она готова была завопить. Девочка стояла, закусив губу и дергая руками. Я знал, она понимает, что я собираюсь сбежать, не отблагодарив их за помощь, оставив ни с чем. Я вспомнил про крысу и рванул. Марис закричала, но ее голос потонул во внезапном порыве ночного ветра.

Я пробегал один квартал за другим, шлепая по мелким лужам на покореженном, просевшем асфальте, мимо сверкающих витрин магазинов, под нависающими верхними этажами домов, которые казались ржавыми в мандариновом свете фонарей. Мягкий теплый дождь стекал по лицу, и хотя я понимал, что это неправильно, но все равно бежал. Легкие мои разрывались, в висках стучала кровь, так долго отдыхавшая, а теперь снова привыкающая к превратностям жизни. Наконец я остановился и тяжело опустился на мусорную урну возле булочной. Одинокая фигура в краденой одежде скорчилась в темноте ночи. Мне некуда было идти, негде было укрыться.

И я догадался, что это не дождь стекает по моим щекам, а слезы.

Остаток ночи я прятался на погрузочной площадке рядом со складом, скорчившись между рядами железных бочек. Сон так и не пришел, да и откуда он мог взяться? Воздух был таким густым, что застревал в легких, словно стараясь задушить меня. Возможно, это результат древнего терраформирования? Или такова здешняя экология? Я ничего не знал об этом новом для меня мире, об Эмеше. Гравитация здесь, несомненно, была сильней, и это объясняло, почему мои ноги казались налитыми свинцом. Когда-то я слышал историю об одном магусе, советнике императора, который мог определить гравитацию планеты по тому, как долго игрушка йо-йо падает и возвращается в его руку. Я не обладал этим искусством, но, по грубым подсчетам, весил на тридцать процентов больше, чем на Делосе.

Когда наконец наступил день, выяснилось, что и солнце здесь неправильное. Не крошечная точка, в два раза меньше серебряного каспума, толщиной с мизинец, как на Делосе, а яростный красный глаз размером с кулак. Оно обдавало улицы жаром, превращая приземистые кирпичные здания моего нового мира в стены духовки под открытым небом, с отчетливо видными клубами пара. Одежда плотно прилипла к телу, и я чувствовал, как из меня выжигают влагу, которая поднимается к пятнистым, оранжево-охристо-розовым небесам с высокими переменчивыми облаками.

Сам город выглядел странно, скопление низеньких домов с неизвестными границами. Здания – в большинстве своем не выше трех-четырех этажей – растянулись сетью по такой же плоской местности. Те немногие клочки земли, что я видел между бетонными плитами, были бледно-песочного цвета. Раз или два я заметил в просветах между домами море, выглядывающее из кривого переулка или над головами постепенно сгущавшейся толпы. Но и оно тоже было неправильным. Вода сверкала шелковистой зеленью, кое-где прикрытой голубыми заплатами, и в ней совсем не было серебра.

Эмеш, как я позже узнал, был тектонически мертвым миром, его воздух и вода имели больше общего с братом Земли Марсом, чем с самим материнским миром. Что же касается континентов, то редкие участки суши – не более чем острова по стандартам любой достойной упоминания планеты – состояли из осадочных наслоений, скопившихся на мелководье или на коралловых рифах либо вычерпанных со дна мелкого океана Эмеша. Сам город Боросево был построен на вбитых глубоко в землю стальных сваях, и спустя долгие годы это глупое архитектурное решение проявило свою ошибочность в сети трещин, покрывших стены и фундаменты. Тем не менее графский дворец возвышался и над массивным приземистым колизеем, и над девятью минаретами святилища Капеллы с медным куполом и мрачной бастилией. Дворец был построен на бетонном зиккурате – серой, как океан моей родины, пирамиде с плоской, срезанной вершиной, высотой в тысячу футов, доминирующей над низкими жестяными крышами Боросево. Шпили из стекла и песчаника и крыши из красной черепицы сверкали под лучами немилосердного здешнего солнца.

Я взял это огромное здание за ориентир и двинулся по окраине города, предполагая, что космопорт должен быть где-то поблизости. Добросердечное отношение к чужестранцам – это одно из самых похвальных качеств человечества, но и оно имеет свои пределы. И эти пределы подсказывали, что меня не стали бы тащить через весь город из того переулка, в котором нашли, и что этот переулок не мог находиться вдалеке от корабля. Я в ярости сжал зубы от этой мысли, а живот мой давно сжимался от голода. Но все-таки первой меня одолела жажда, и я был уже выжат как губка и ужасно устал к тому моменту, когда около полудня наконец-то отыскал космопорт.

Два орнитона взлетели при моем приближении, шестикрылые змеи поднялись в небо навстречу исчезающему следу далекого шаттла. Я поглядел им вслед, удивленно раскрыв пересохший рот, поскольку никогда прежде не видел этих созданий. Это было нечто более ощутимое, более вещественное, чем повышенная гравитация и густой воздух. Странные существа, странный климат.

Холод внутри здания космопорта, сохраняемый статическим полем, нахлынул на меня, как волна прибоя, и я превратился в выброшенную на берег рыбу. Задыхаясь в более разреженном, сухом воздухе, я согнулся пополам и уперся руками в колени у самого входа в зал. Какое жалкое зрелище я, должно быть, представлял: с босыми, грязными ногами; в мешковатых брюках, изодранных и перепачканных во время ночного бега по городу; с длинными угольно-черными волосами, облепившими лицо до самого подбородка. Две женщины в пурпурных деловых костюмах обошли меня стороной, складывая одинаковые зонтики, защищающие от солнца. Я не знал, что мне делать дальше. Всю жизнь для меня специально готовили шаттл, и люди сами старались уйти с моего пути. Я никогда не смотрел на эту ситуацию с другой стороны. Снизу вверх.

– Мессир? – нарушил мою растерянность чей-то вежливый голос. – Мессир, вам нельзя здесь находиться.

Я обернулся и увидел молодого человека в форменной одежде, напоминающей кафтан. Он сцепил руки на животе и смотрел на меня из-под полей плоской шляпы, держась на почтительном расстоянии.

– Вы беспокоите наших клиентов.

– Беспокою? – переспросил я, уставившись на него без единой мысли в голове.

Я вгляделся в пустые лица окружавших меня людей и заметил, как старательно они избегают смотреть в мою сторону. Наконец ко мне пришло понимание происходящего, и я сказал:

– Сирра, я… Прошу прощения. Я летел на корабле «Эуринасир». Возможно, произошла какая-то ошибка. Я проснулся в городе, в больнице…

Мое обращение удивило человека в кафтане. Он неуверенно покосился на одетых в хаки охранников, стоявших по обеим сторонам от него, словно ликторы могущественного имперского лорда.

– Сирра? – тихо повторил он себе под нос, а затем произнес еще раз, уже громче, с напряженной улыбкой на изнеженном тонком лице: – На корабле, говорите?

Что-то в его манерах, в этой холодной, осторожной улыбке подсказывало, что, даже если он понял меня и поверил мне, это ничего не изменит.