Поражение, конечно, обескуражило молодого автора. В какой-то степени его, возможно, утешило, что через неделю — вслед за опубликованной 7 января в «Сэтеди курир» «Мученицей любви» мисс Бэкон — был напечатан «Метценгерштейн» (14 января), а затем и другие его истории: «Герцог де Л’Омлет» (3 марта), «На стенах иерусалимских» (9 июня), «Существенная потеря» (10 ноября), «Несостоявшаяся сделка» (1 декабря). Более того, одна из них — «Герцог де Л’Омлет» — была немедленно перепечатана (10 марта) балтиморским журналом «Минерва», а затем и «Литературной газетой», издававшейся в Олбани, штат Нью-Йорк (24 марта). Но утешение было слабым: по условиям конкурса все тексты переходили в собственность газеты, ее владельцы решали, что с ними делать — публиковать или нет, и никакого вознаграждения автору не предполагалось[132]. К тому же (такие нравы царили тогда в американской журналистике!) рассказы были опубликованы без указания автора, анонимно. Так что о том, что написал их не кто-нибудь, а наш герой, знали только он сам, его близкие с Микэникс Роу да немногочисленные знакомые. Впрочем, сам факт публикации был вполне убедителен: поэт может писать рассказы и рассчитывать на их появление в периодических изданиях.

Чем Э. По жил тогда, в эти неприкаянные дни, месяцы и даже годы, в Балтиморе? Сведений до обидного мало. Да и те в основном недостоверны, а то и откровенно апокрифичны.

Взять, например, широко разошедшуюся по биографиям поэта историю о романтических отношениях с некой Мэри Деверо, которые якобы имели место в 1832–1833 годах. Несколько страниц в своей книге о По им посвятила М. Филлипс[133]. Живописными подробностями расцветил их хорошо знакомый русскоязычному читателю Герви Аллен[134]. Не упустил этот сюжет и автор недавно изданной и переведенной на русский язык книжки о жизни поэта, маститый британский литератор Питер Акройд[135]. Но в действительности не было никаких свиданий под луной, не было стихов, посвященных Мэри Деверо, не было ссор, обид, ревности, попыток вломиться в девичью спальню и еще более «ужасающих» подробностей вроде избиения плетью несчастного дядюшки, которое в алкогольном исступлении вроде бы совершил поэт в ответ на запрет родственников видеться с возлюбленной.

Апокриф этот восходит к авторитетному «Харперс мэгэзин» («Harper’s Magazine»), опубликовавшему в 1889 году статью некоего Аугустуса Ван Клифа[136], в которой приведены воспоминания той самой мисс Деверо, которая к этому времени была, мягко говоря, немолода, да к тому же так и осталась «мисс». Подробности, что она приводит в своих воспоминаниях, говорят о том, что, скорее всего, она действительно жила по соседству с домом тетушки Клемм, неоднократно видела поэта и, вполне может быть, даже была с ним знакома. Но едва ли стоит всерьез воспринимать ее утверждение: «В течение года каждый вечер он приходил ко мне». Как очевидна и ложность другого пассажа из ее «воспоминаний»: «Эдди (!) говорил мне, что вторая жена мистера Аллана прежде служила его домоправительницей (!). Он говорил мне, что несмотря на то, что она является его супругой, она совсем о нем не заботится». Как-то слишком похоже на сплетню. Кем-кем, а уж сплетником Эдгар По точно никогда не был. Да и вообще как-то очень неумно выглядит мисс Деверо в собственных воспоминаниях. Видимо, такой она и была. Что же в таком случае могло привлечь поэта в этой женщине? Тем более на «год»? Вопросы — риторические. Но ответ очевиден: о романтических отношениях между ними говорить не приходится. Так что и ее суждение о поэте: «Для него не существовало законов — ни божеских, ни человеческих. Он был атеистом. Он бы охотно стал жить с женщиной без всяких обязательств жениться на ней» — пусть остается на ее совести. Тем более что это ни в малой степени не соответствует действительному отношению поэта к прекрасной половине человечества в целом и к знакомым ему дамам — в частности, и у читателя еще будет шанс не раз убедиться в этом.

Совсем иной портрет рисует другая современница поэта, неоднократно встречавшая его в «балтиморском свете» тех дней:

Как мы видим — ничего безбожного и аморального в 23-летнем поэте окружающие не видели. Скорее, наоборот. Многим он казался своеобразным, но достойным молодым человеком.

Но зачем же все-таки было нужно мисс Деверо красочно расписывать отношения с человеком, с которым она едва ли была знакома? Нет в том никакой загадки. Психологически феномен вполне объясним. Скорее всего, имела место некая экстраполяция посмертного скандального образа поэта, сдобренная комплексами старой девы, помноженными к тому же на желание погреться в лучах славы в общем-то совершенно случайного и неразгаданного соседа отроческой поры. Да и вообще, кому из нас не свойственно это желание — приукрасить собственное прошлое? Просто подавляющее большинство остается в рамках здравого смысла. А Мэри Деверо — в силу означенных причин и, вероятно, недалекого ума — это не удалось. Вот и все. А досужие сочинители, падкие до пикантных подробностей, не прошли мимо, и… — пошла гулять история, обрастая деталями и домыслами.

Из действительно знавших и общавшихся с ним в этот период людей заслуживают внимания слова Ламберта Уилмера[138], тогда дружившего, а затем враждовавшего с поэтом (не по своей, кстати, вине):