Я убавил газ, снял самолет с тормоза, и он легко двинулся вперед. Слишком быстро. Слишком быстро! Я ехал прямо на прожектора на взлетной полосе и мог раздавить их, а они мне были необходимы. Я убавил обороты двух правых двигателей, и самолет слегка занесло, что помогло мне миновать прожектора и снова выехать на взлетную полосу. Сейчас ветер дул мне в спину. Значит, надо добраться до конца полосы, потом развернуться.

Никто в мире, наверное, не выруливал «ДС-4» с такой бешеной скоростью. Доехав до конца полосы, я лихо развернул самолет и, отменив все проверки двигателей, чему меня учили, запустил на полную мощность все четыре мотора.

Двигатели взревели, большая тяжелая машина завибрировала и начала набирать скорость, как мне показалось, чудовищно медленно. Полоса показалась недопустимо короткой. По траве разгон был не такой быстрый, как по бетону, полоса предназначалась для легких самолетов, да и вообще никто не знает, сколько весит этот чертов ящик. При коротких взлетных полосах надо ниже, чем обычно, опускать закрылки. Рассудок тут был ни при чем, совет подало мне подсознание. Я взялся за рычаг и опустил закрылки ниже. Двадцать градусов. Дальше опускать нельзя.

* * *

Ярдман вернулся. В отличие от Альфа он живо сообразил, что надо делать, и не стал попусту терять времени. «Ситроен» подъехал к дальнему концу взлетной полосы и остановился как раз по центру. Мои прожектора высветили темные фигурки, выскочившие из машины и бросившиеся к ангару. Если свернуть в сторону, чтобы избежать столкновения с машиной, мелькнуло у меня в голове, машина потеряет равновесие на неровной земле и разобьется. Если самолет продолжит разбег и не успеет вовремя взлететь, я задену «Ситроен» колесами или прожектором.

Ярдман сделал то, что не сделал Альф. Он выключил прожектора на полосе. У меня возникло ощущение, что мне на голову надели мешок. Но мои собственные прожектора высветили машину угрожающе близко, и, по крайней мере, это показало мне направление. Теперь я уже набрал такую скорость, что остановиться было невозможно, даже если бы я этого очень захотел. Я прошел точку возврата, причем еще не оторвавшись от земли.

Двигатели работали на полную мощность. Стиснув зубы, я следил за машиной, надвигавшейся на меня со скоростью сто миль в час, и пытался не упустить того единственного момента, когда будет пора. Наконец я потянул на себя контрольную колонку и одновременно движением рычага убрал шасси. Сесть на брюхо или врезаться в машину — для меня было уже все равно. Но «ДС-4» взлетел! Как ни удивительно, все кончилось не взрывом, а взлетом. Прожектора ударили в небо, «Ситроен» остался внизу и позади. Полет! Самое лучшее слово в мире.

По моему лицу градом катил пот — от напряжения и испуга. «ДС-4» был тяжелый самолет, и управлять им для меня было все равно что сесть за руль контейнеровоза после мини-автобуса. Провести его по взлетной полосе потребовало огромных физических усилий, но он теперь плавно набирал высоту, и стрелка альтиметра спокойно двигалась по циферблату. Две, три, четыре тысячи футов. На этой высоте я перешел на горизонтальный полет и немного убавил газ, поскольку скорость достигла двухсот двадцати узлов. Самолет старой модели, построенный в сорок пятом году, не мог лететь быстрее.

Маленькая современная «Сессна» могла развивать такую же скорость. Если Ярдман привез пилотов и они тоже обойдутся без лишних проверок, то могут пуститься за мной в погоню в считанные минуты. Надо поскорее потеряться, благо есть где. Уже в воздухе я выключил прожектора, но по привычке включил навигационные огни на крыльях и хвосте и маячок над кабиной. Он попеременно омывал крылья розовым светом. Я поспешно выключил и его, и навигационные огни. Нарушение правил! Впрочем, сегодня я и так их нарушил немало.

Взлетная полоса была проложена точно с востока на запад. Я взлетел в западном направлении, желая одного — лишь бы улететь подальше, толком не зная, куда лечу. Нет, так они меня быстро догонят. В виде эксперимента я повернул налево и почувствовал, как тяжело идет самолет. Значит, ветер юго-западный. Я снова вернул машину на прежний курс. Минут через пять я понял, что никакой «Сессне» меня не отыскать.

Натянутые до предела нервы слегка отпустило, но утешения мне это не принесло. Внезапно я вспомнил о своем обожженном боке, о котором начисто забыл с тех пор, как обнаружил в могиле труп Саймона. Сигналы, которые посылала мне моя сожженная кожа, не доходили до меня в вихре событий. Но теперь мой бок решил на мне отыграться с лихвой за недавнее невнимание.

Страшная слабость стала охватывать мое тело. Я вдруг почувствовал озноб, хотя был весь в поту от напряжения. Руки на штурвале начали дрожать, и я вдруг понял, что не в состоянии вести даже спортивный самолет, не говоря уже о большом лайнере, за штурвалом которого оказался впервые. Но куда хуже физической усталости был упадок моральных сил. Да, самолюбие загнало меня в этот самолет. Оно же заставило меня поднять его в воздух. Самолюбие и гордыня. Я по-прежнему пытался что-то доказать Билли. Я выбрал «ДС-4» вовсе не потому, что на нем был сверхценный ультразвуковой агрегат, который нельзя было отдавать врагу. Я просто хотел показать им, Ярдману и призраку Билли, что нет вершин, которые я не мог бы покорить. Тщеславие, ребячество, глупость.

Но теперь я, похоже, здорово влип. Я был высоко в небе в многотонной стальной громадине и летел неизвестно куда. Я вытер лицо рукавом свитера и попытался собраться с мыслями. Если я хочу остаться в живых, мне необходимо знать высоту и направление полета. Я взглянул на альтиметр. Четыре тысячи футов. На такой высоте я могу врезаться в гору, если она попадется по пути. Курс — юго-запад, но откуда я лечу?

Я стал шарить по кабине в поисках какой-нибудь карты, но ничего не нашел. Патрик сказал, что мы в Италии. Джузеппе был итальянец, а у «Сессны» итальянский номер. Ультразвуковой агрегат доставили из Брешии. Значит, мы где-то в северной Италии, у восточного побережья? Если я буду продолжать лететь на юго-запад, то в конце концов окажусь над Средиземным морем. Но для этого надо преодолеть Апеннины. Я не помнил их высоту, но четыре тысячи футов слишком низко... И вообще до Апеннин оставались в таком случае считанные мили.

Я стал медленно набирать высоту. Пять, шесть, семь, восемь тысяч. Это нормально. Альпы в самых высоких точках достигали двенадцати тысяч футов, а Апеннины гораздо ниже. Впрочем, они могут быть выше, чем мне кажется. Я набрал высоту десять тысяч футов. На этой высоте я не имел права находиться. Еще немного — и я пересеку основную авиатрассу на Рим. Причем без огней и без опознавательных знаков. Я снова включил навигационные огни и маяк. Конечно, этого недостаточно, чтобы предотвратить столкновение с реактивным самолетом, но так все же лучше, чем вовсе без огней.

Грохот двигателей утомлял и без того усталое сознание. Я протянул руку к наушникам Патрика и надел их. Шум заметно уменьшился. Я не сомневался, что Ярдман вывел радио из строя задолго до того, как попросил Патрика изменить курс. Я повертел ручки настройки и убедился, что не ошибся. Эфир молчал. Оставалась слабая надежда, что Ярдман не повредил ВОР — сверхвысокочастотный диапазон, с помощью которого самолет движется от одного радиомаяка к другому. Эта система работала независимо от двусторонней радиосвязи «земля — воздух». Она могла пригодиться ему для поиска аэродрома, но и она была отключена.