А Габриэлла?... Беспокойство за ее жизнь нависало в моем сознании, словно низкий потолок, о который можно было больно удариться. Я взял пакет, который она завернула собственноручно, и положил на стойку рядом с пластмассовыми стаканчиками и пачкой сахара. Да, люди выживали, получив пулю в легкое, я это знаю. Но серьезный итальянский доктор сказал всего-навсего, что есть надежда, а у надежды острые когти. Если Габриэлла умрет, мне незачем возвращаться домой.

С аптечкой и одеялом я пошел назад к Патрику. По пути в уборной я вымыл грязные руки, затем намочил кусок ваты, чтобы протереть его окровавленное лицо. Когда я насухо протирал его вторым куском ваты, я нащупал шишку — след от удара об пол. Мозг Патрика получил двойное сотрясение. Пока я обрабатывал лицо, его веки даже не пошевелились. Охваченный новым приступом тревоги, я стал нащупывать пульс. Он по-прежнему был — слабый.

Облегченно вздохнув, я разорвал стерильный индивидуальный пакет и наложил повязку на рану, заклеив края пластырем. Под голову Патрика я подложил сложенное второе одеяло, чтобы уберечь его от вибрации. Ослабил узел его галстука, расстегнул пуговицу рубашки, потом брюки. Больше я ничем не мог ему помочь.

Я встал, чтобы уйти.

Но Раус-Уилер тревожно-истерически крикнул:

— Неужели вы меня так оставите?

Я оглянулся. Он полусидел-полустоял на коленях, его руки были привязаны к креплению кресла. Он провел в таком положении уже три часа, и его дряблые мускулы явно не выдерживали. Было бы, наверное, жестоко оставить его так до конца полета.

Я поставил аптечку на бокс, вытащил брикет сена, поставил его возле большого ящика, с помощью кусачек Альфа перерезал проволоку, связывавшую запястья Раус-Уилера, и показал на брикет:

— Сюда.

Он медленно, неловко поднялся, вскрикнул от боли и, спотыкаясь, валясь с ног, кое-как плюхнулся на брикет. Я поднял еще один кусок проволоки и, невзирая на его протесты, связал ему руки и прикрепил проволоку к гнезду, от которой шла цепь, закреплявшая ящик. Еще не хватало, чтобы он шатался по всему самолету и стоял у меня над душой.

— Куда мы направляемся? — спросил он. Теперь, когда ему удалось кое-что с меня вытребовать, к нему снова вернулся важный тон.

Я промолчал.

— А кто ведет самолет?

— Джордж.

— Кто он такой?

— Хороший вопрос.

Растерянность Раус-Уилера была просто очаровательной. Я оставил его в этом милом состоянии, проверил еще раз пульс Патрика, взял аптечку и пошел в отсек бортинженера. Там, в медицинском ящике, я обнаружил бинты и мази, в том числе и от ожогов. Осторожно я поднял свитер и вытащил из брюк рубашку. Только Билли мог получать удовольствие от этого зрелища. Я взял пакет с самой большой противоожоговой повязкой и наложил ее с предельной тщательностью и осторожностью. Впрочем, и это оказалось достаточно мучительно. Когда я закончил оказывать себе медицинскую помощь, то опять пожалел, что вообще затеял все это.

Я чувствовал себя отвратительно, выпил стакан воды но это не погасило бушевавшего во мне пожара. В аптечке были следующие болеутоляющие средства: аспирин, кодеин в таблетках и шесть ампул морфина. Я вытряс из флакона две таблетки кодеина и проглотил их. Затем сложил лекарства в аптечку, закрыл крышку и поставил на место.

* * *

Вернулся в кабину. Все работало прекрасно. Я достал из багажного отделения третье одеяло и накрыл им тело Боба. Сразу же обстановка в кабине сделалась менее зловещей. Может быть, именно поэтому люди всегда закрывают лица покойников.

Я проверил время. Марсель пролетели час назад. Лететь еще долго. Я прислонился к металлической стенке, прикрыв глаза. Нет, так дело не пойдет. В таком состоянии мне не долететь. В моем мозгу всплыли фрагменты инструкции министерства авиации: «... Причиной многих воздушных катастроф является плохое физическое состояние летчиков. Чем сложнее полет, тем серьезнее могут оказаться последствия даже легкого физического недомогания... Оставайтесь на земле, если вы чувствуете потребность в приеме лекарств и если чашка кофе не прогоняет сонливость».

Доброе старое министерство! Его инструкция попала прямо в точку. По их меркам мне нужно было оставаться на земле. Я был с ними целиком и полностью согласен.

«Радио», — вдруг подумал я без всякой связи с предыдущим. Оно не работает! Я открыл глаза, оттолкнулся от стены и стал разбираться, в чем дело. Я быстро понял, что с ним. Ярдман вынул все предохранители. Результат был примерно такой же, как если бы в системе электроснабжения удалили пробки. Но в каждом самолете должны иметься запасные. Я залез в ящик с запчастями. Пусто. Все в карманах Ярдмана.

Налив себе еще воды, я сел в кресло Патрика и надел наушники, чтобы не так шумело. Я откинулся на удобную кожаную спинку, руки положил на подлокотники. Через некоторое время кодеин и противоожоговая повязка начали оказывать свое благотворное воздействие.

Небо все еще было черное, усеянное звездами. Маячок по-прежнему крутился, озаряя розовым светом широкие крылья. Но теперь к розовому добавилось сероватое. Не рассвет — просто всходит луна. Очень кстати. Хотя луна была далеко не полная, с ее помощью можно было сориентироваться в следующий раз, когда я буду пролетать над побережьем. Но когда я там окажусь? Я лечу через Францию с юго-востока на северо-запад. Это миль пятьсот. Марсель я пролетал в час сорок. Сейчас три десять. Итак, Ла-Манш, расчетное время прибытия — около пяти часов.

То, что Патрик оказался жив, заставило меня иначе оценить свой поступок. Я правильно сделал, что улетел на «ДС-4». Иначе Ярдман просто пустил бы ему в голову еще одну пулю или его вообще похоронили бы живым. Теперь меня хоть перестало беспокоить сомнение — надо было лететь на «Сессне» или нет.

Я зевнул. Плохо. Еще не хватает заснуть. Зря я принимал таблетки. Боль хороша тем, что отгоняет сон. Я провел рукой по лицу — оно было как чужое.

Я убил Билли. Хотя я мог просто ранить его в ногу и предоставить Ярдману возможность разбираться с ним. Но нет, я решил сам с ним расправиться. Холодная, расчетливая месть. Да, это самое настоящее предумышленное убийство. До чего трудно провести грань между предумышленным убийством и самозащитой. Ну да ладно, все равно об этом никто не узнает, да и совесть меня не грызла. Я еще раз зевнул. Может, съесть банан? Уменьшившаяся связка лежала на подоконнике. Я представил их сладко-мучнистый вкус и оставил бананы в покое. Я не очень проголодался. Последняя моя еда — лазанья с Габриэллой. Габриэлла...

Вскоре я встал и пошел взглянуть на Патрика. Он лежал неподвижно, но глаза его снова были открыты. Я опустился на колени рядом и спросил:

— Ты меня слышишь, Патрик?

Никакого ответа.

Я медленно поднялся и посмотрел на Раус-Уилера. Тот сидел, слегка съежившись, словно из него выпустили воздух. Он явно понимал, что будущее не сулит ему особых радостей. Я молча повернулся и пошел в кабину.