конце года, когда Уайатт возвращалась домой из школы Святой Аделаиды в отглаженной униформе и кожаных сабо.

Что-то в этом воспоминании вызывало у него боль. У них больше никогда не будет этого. Ни беззаботных летних дней, ни бессонных летних ночей. Ни рассказов в темноте, ни игр в поле. Все это время, все эти годы он отчаянно стремился куда-то еще.

Мечтая о месте, которое всегда было только мечтой.

А теперь все это ушло — и мечта, и реальность, и то, и другое — и у него так и не было возможности насладиться ни тем, ни другим. Ему была дана вечность, и он растратил каждую минуту.

Теперь он наверстает упущенное.

Он найдет способ.

Он переминался с ноги на ногу, чувствуя, как Маккензи оценивает его, пока Уайатт по подсказке Лейн примеряла пару ботинок. Наконец, после нескольких томительных секунд, которые прошли незаметно, любопытство Маккензи взяло верх.

— Ладно, я достаточно долго терпела. Думаю, пришло время…

Уайатт встревоженно подняла голову.

— Маккензи, не надо.

— … объяснить, что, черт возьми, случилось с моей кузиной.

— Оставь его в покое, — отрезала Уайатт. — Он ничего не сделал.

Маккензи усмехнулась.

— Я этого и не говорила. Но теперь у меня возникли подозрения.

— Ну, не стоит. Все в порядке. — Уайатт наклонилась, чтобы зашнуровать туфлю, и при этом краска схлынула с ее лица. Пуговица Кабби — голубая подвеска — вывалилась, как магический кристалл, когда она, наклонившись, стиснула зубы от очевидной боли.

— Все в порядке, — повторила Маккензи. — Да, хорошо. Ты думаешь, я куплюсь на это? Уайатт, дорогуша, ты даже не можешь завязать шнурки на ботинках.

— Ботинок завязан. — Уайатт откинулась назад, на лбу у нее выступили капельки пота. Подняв ногу, она нараспев произнесла: — Видишь?

— Он сказал мне, что тебя пырнули ножом, — сказала Лейн, глядя от шкафа, где она раскладывала обувь. — Он сказал, что нашел тебя в лесу, но не смог тебе помочь.

Уайатт замерла, не успев надеть второй ботинок на левую ногу. Раздраженный тишиной, Питер оттолкнулась от стены.

— Твой парень говорит, что ты можешь разговаривать с мертвыми.

— Они навещают меня время от времени, — призналась Лейн. — Иногда люди не могут пересечь границу. Иногда что-то ужасное привязывает их к этому плану. Когда это случается, они находят меня.

— Лейни, — предупредила Маккензи.

— Ты просила меня подождать, пока она не будет в безопасности, и она в безопасности, — сказала Лейн. — Я не могу скрывать это от них. Они должны знать.

— Знать что? — спросила Уайатт. В тусклом свете фойе в ее глазах появилось странное выражение.

— Джеймс, — сказал Питер, когда понимание заставило его похолодеть. — Ты все это время говорила о Джейми, не так ли?

Он скорее почувствовал, чем увидел, как Уайатт впилась в него взглядом. Он не мог заставить себя оглянуться на нее. Не сейчас, когда ужасная правда была написана на лице Лейн.

— Я слышу его в помехах, — призналась она. — В белом шуме и тишине. Я его видела, но ему трудно долго сохранять какую-либо форму. Такое иногда случается, когда у тела нет места последнего упокоения.

Уайатт неуверенно поднялась на ноги и побледнела.

— Он здесь?

— Сейчас нет, — ответила Лейн. Она выглядела слегка виноватой. — Я бы рассказала Маккензи раньше, но не знала, кто он такой. Не сразу. Я понятия не имела, что здесь есть связь. Он рассказывал мне о себе по крупицам. Так всегда бывает. Только во время последнего посещения я даже не думала упоминать об этом.

Питер подумал, что ему, возможно, плохо.

— Как это было?

— Это было ужасно, — с содроганием призналась Лейн. — Он появился глубокой ночью. Его энергия была такой сильной, что я проснулась от нее. У меня было то, что Колтон называет гипнопомпическими галлюцинациями. Иногда я просыпаюсь парализованной и абсолютно уверенной, что по моим рукам ползают пауки. Но на этот раз они были на самом деле. Я их чувствовала. И твой друг был там, стоял надо мной. Он испытывал невообразимую боль. Я никогда раньше не слышала, чтобы человек издавал такие звуки, ни живой, ни мертвый. Но ему удалось передать сообщение, прежде чем он затих.

Питера чуть не стошнило на пол. Он схватился за челюсть трясущейся рукой. Проглотив ком в горле, он сумел выдавить из себя:

— Что это было за сообщение?

— Найди Беккет, — сказала Маккензи.

Питеру не дали возможности сказать что-либо еще. Раздался глухой удар, звук падения тела на пол. В темном фойе с закрытыми ставнями Уайатт потеряла сознание.

24. Уайат

Уайатт проснулась от непрерывного писка монитора. С трудом разлепив слипающиеся глаза, она обнаружила, что смотрит на незажженные флуоресцентные лампы, изогнутый стержень занавески для уединения. Она оглядела комнату, чтобы сфокусировать взгляд на ментолово-зеленых и стерильно-белых ламинированных плакатах о стандартах хирургической безопасности, развешанных по стенам. Больница. Она была в больнице. По коже у нее побежали мурашки. После заколоченной темноты Уиллоу-Хит все здесь казалось слишком ярким. Слишком тихим. Слишком большим. По коридору мимо проехала каталка, сопровождая свой путь равномерным стук, стук, стук. Послышался отдаленный звук громкоговорителя, из динамиков донесся искаженный код.

Она попыталась сесть, но безуспешно, и со стоном откинулась на тонкую подушку. На ней был бумажный халат, тонкий, в цветочек, под мышками — больничное одеяло. Казалось, что все ее тело покрыто синяками, от порезов в виде бабочки на щеке до туловища, туго обмотанного бинтами.

С металлического столба у ее кровати свисала раздувшаяся капельница, из которой в трубку непрерывно капала жидкость. На крошечной тележке на колесиках кто-то оставил яркую вазу с розами из сувенирного магазина. На подносе лежала сложенная записка, текст внутри был едва виден:

Больше так не делай, Маккензи.

Солнечные лучи, проникая сквозь белые вертикальные жалюзи, падали на зеленый раскладной диван у окна. Питер, растянувшись на подушках, крепко спал на животе, подложив правую руку под щеку. Что-то непонятное промелькнуло в ее сознании при виде него. Он пришел за ней. Он последовал за ней. Она бросила его гнить, и вот он здесь.

— Он был тут всю ночь.

Уайатт удивленно посмотрела в сторону двери и увидела, что там стоит ее мать. Теодора Беккет выглядела как всегда: светлокожая и капризная, ее седые кудри были собраны в тугой пучок, а бархатное кимоно в цветочек доходило ей до лодыжек. В пальцах, унизанных серебряными кольцами, она сжимала кофейную чашку с крышкой. По комнате разнесся запах слабого кофе.

Уайатт не знала, что чувствовать. Она не знала, что сказать, с чего начать. Последние несколько недель она провела, раскапывая кости, и была