Гамзат не боялся оставаться с кем бы то ни было, если рядом был Шапи, но все же на этот раз Гамзат незаметно выдвинул верхний ящик стола и запустил туда руку: Гамзат помнил, что там у отца лежал именной пистолет, подаренный ему бывшим командующим Кавказским округом.

Шапи закрыл дверь и дважды повернул в замке ключ. Чтобы сделать это, ему пришлось на секунду оторвать глаза от стоящего напротив Ниязбека.

В то же мгновение Ниязбек ударил Шапи двумя пальцами в горло. Тот захрипел и рухнул на пол. Он еще не успел упасть, когда Ниязбек вырвал у него из-за пояса «стечкин».

– Замри, – сказал Ниязбек Гамзату. – Замрите оба.

Гамзат застыл, пытаясь нащупать в ящике пистолет.

– Руку, – сказал Ниязбек, – тихо вынь руку. Или я разнесу тебе голову. Здесь такие стены, что никто ничего не услышит.

Гамзат тихо вынул руку. Ниязбек нагнулся, не отрывая взгляда от сыновей президента, пошарил по телу Шапи и вынул у того из кобуры на щиколотке ТТ с деревянными щечками. Шапи застонал, и Ниязбек ударил его ногой по тому месту, где затылок переходит в спину. Послышался хруст шейных позвонков, и Шапи больше не шевелился.

Лицо Гази-Магомеда было того же цвета, что и гусиный помет. Он сидел так неподвижно, словно его уже сделали трупом.

– Ты с ума сошел, – прошептал Гамзат, – это тебе никогда не простят. Там в приемной двадцать моих охранников.

Ниязбек подошел к Гамзату и несильно ударил его рукоятью ТТ в висок. Гамзат потерял сознание и обмяк.

Тогда Гази-Магомед сделал необъяснимую вещь. Видимо, он от страха перепутал все в голове. Он сидел совершенно один за гладким дубовым столом, и на этом столе ничего не было, кроме подносика с очищенными карандашами и бутылочки с газировкой, окруженной стеклянными стаканами, как наседка цыплятами.

Гази-Магомед сгреб подносик с карандашами и швырнул в Ниязбека, а потом взвизгнул и бросился к окну. Окно в кабинете было бронированное и не открывалось даже в принципе.

Ниязбек в одно мгновение перемахнул через стол и даже не стал бить Гази-Магомеда пистолетом, а просто хорошенько пнул его в копчик. Гази-Магомед влетел головой в бронированное стекло, и, не пискнув, сполз на пол. Ниязбек перевернул его, убедился, что сын президента в сознании и лупает глазами, и, пошарив у Гази-Магомеда в кармане, достал оттуда кокетливую «нокию» с красной крышечкой.

«Нокию» он протянул Гази-Магомеду.

– Позвони на охрану, – сказал Ниязбек, – и скажи, чтобы пропустили машины, которые подъедут сейчас к блокпосту. Скажи, что это люди Гамзата. Я тебе советую быть очень убедительным.

* * *

Рана, полученная Панковым, оказалась мелкой, но противной. Это была не пуля – где-то на излете в плечо влетел осколок от РГД-5, а РГД-5 имеет одну неприятную особенность. Это граната наступательная, и осколки ее разлетаются на расстояние на порядок меньшее, чем, допустим, у оборонительной Ф-1, и они гораздо менее мощные. Но зато легкие поражающие элементы РГД-5 ввинчиваются в мясо, как штопор в пробку, и выковыривать их куда сложнее, чем, допустим, удалять пулю «Калашникова».

Панков потерял не так уж мало крови. Врачи обкололи его анальгетиками, удалили осколок-заусенец, перевязали рану и уложили спать, заставив принять лошадиную дозу снотворного. Панков не сопротивлялся. Он чувствовал себя как человек, который строил дом, а потом дом рухнул и погреб его под развалинами. Больше всего Панкову хотелось заснуть и не просыпаться как можно дольше. Снотворное дало ему эту возможность.

Панков спал до двух ночи.

Ему снилось, что Ниязбек принес ему ковер с завернутой в него Аминат, но, когда они развернули ковер, из него выкатился полуразложившийся труп. Он проснулся оттого, что кто-то тряс его, как грушу. Панков долго не мог сообразить, где он и кто он, и только через полминуты понял, что не все, что ему снилось, было сон. Щурясь от яркого света ламп, полпред сел в постели и принялся здоровой рукой тереть глаза.

Перед ним сидел начальник его охраны Сергей Пискунов.

– Что такое? – спросил Панков.

– Теракт с захватом заложников.

Панков попытался собрать мысли. Мысли были приправлены снотворным и собирались плохо.

– Что захватили-то?

– Дом правительства.

– Кто?!

– Ниязбек Маликов.

Когда Панков подъехал к Дому на Холме, было уже три часа ночи. Оцепления вокруг площади не было совершенно, зато была немалая толпа, тысячи в полторы человек. Люди жгли костры, а некоторые уже ставили палатки, и Панков заметил возле улицы Кокорева каких-то вооруженных людей, которые стаскивали с грузовика мешки с мукой.

Милиция была, но это была местная милиция, которая скорее одобряла происходящее и, во всяком случае, не спешила разгонять митинг.

Возле улицы Ленина стоял автобус с каким-то иногородним ОМОНом. Шторки на окнах автобуса были плотно задернуты, Панкову почудилось, что он видит прижатый к стеклу глаз.

Когда в семидесятые годы на берегу моря в центре Торби-калы построили здание ЦК компартии республики, и здание, и море, и площадь задумывались как единый комплекс. Море внизу, затем отделанная песчаником набережная, затем мраморная лестница, широкая и длинная, как лестницы к святилищам инков, а за ней площадь и два памятника Ленину – один бронзовый, на гранитном двухметровом постаменте, а другой, за ним, из камня и стекла, в десять этажей.

Справа, если стоять у моря лицом к Ленину, начинался роскошный парк, а слева, словно незаметная серая дворняжка, преданно охраняющая господина, стояло кряжистое здание КГБ республики, и перед ним тоже стоял памятник, совсем маленький, даже не памятник, а бюст Феликса Дзержинского.

Три года назад подъезд от площади к Дому на Холме был перегорожен бетонным забором с камерами наблюдения и блокпостом.

Толпа стояла между забором и памятником, и вооруженных людей возле блокпоста было не меньше десятка. Сколько их было в самом здании, полпред не мог даже предположить.

Однако было заметно, что люди в толпе на площади проходят блокпост совершенно свободно и тусуются туда-сюда.

Из раскрытых окон Дома правительства кое-где торчали дула автоматов, а кое-где свисали флаги. Флаги были чисто зеленого цвета, и это полпреду не понравилось до чрезвычайности. Вообще все это совершенно не походило на теракт с захватом заложников и очень походило на революцию. Притом, судя по цвету флагов, можно было полагать, что ни до оранжевого, ни до желтого эта революция не дозреет и окажется густо-зеленой, как неспелый дикий кизил.

Машины Панкова доехали по площади до линии неплотного оцепления, отгораживавшего толпу в основном от здания УФСБ, и полпред вылез наружу. В этом оцеплении настроены были серьезно: все бойцы были с автоматами и с шерстяными масками на лице, и их командир, без маски и с незнакомой Панкову физиономией, довольно натянуто беседовал с двумя увешанными оружием людьми. В одном из людей Панков узнал Джаватхана. Джаватхан тоже узнал Панкова и спросил: