Вот уж спасибо огромное!

За спиной я слышу шаги. Бес выходит из квартиры — видимо, решил не смотреть на то, что сейчас будет.

Девушка поднимается с расшатанной табуретки и медленно складывает руки на груди. На ней нет доспехов — только джинсы и черный свитер, красиво контрастирующий с белизной волос.

— У тебя был выбор, — произносит она негромко. — И ты его сделал. Первый раз — когда отказался присягнуть мне. Второй — когда напал убил моего отца. Который ничего тебе не сделал.

Я хочу возразить, что своего отца она убила сама, но не могу: из горла вырывается лишь придушенное шипение. Да и не все ли теперь равно?

— Я его любила, между прочим, — говорит она еще тише.

Врет она, никого она не любила. А может, и не врет… для меня это теперь совершенно неважно.

— Что же мне теперь с тобой сделать… — произносит девушка свистящим шепотом, от которого по моему позвоночнику пробегает холодная волна ужаса. Я ясно понимаю, что на этот раз уже точно все, никаких шансов у меня нет, и даже слеза мне не поможет — второй раз ту же самую ошибку Сирена, конечно, не допустит. Наверное, пора прощаться. Вот только не с кем. Не с этой же ведьмой. И не с Бесом. С ним, пожалуй, еще меньше хочется. Разве что со слезой.

— Прощай, — говорю я мысленно. — Ты очень хорошая. Пожалуй, у меня не осталось теперь друзей, кроме тебя. Так что никого и не жалко здесь оставлять, кроме тебя. Но с тобой ничего плохого не случится. Будешь теперь с кем-то другим. Тебе с высоты твоей вечности все равно, наверное. Жизнь любого смертного слишком коротка.

— Ты не любой, — слышу я в своей голове тихий и усталый голос. — У тебя удивительная судьба.

— Ты говорила мне это, — отвечаю я. — Но ты ошиблась. Моя судьба закончится через минуту-другую.

— Никто не знает своей судьбы, — отвечает голос.

— Так или иначе, прощай, — говорю я.

— Прощай, — соглашается слеза. — Здесь наши дороги расходятся.

Наш диалог занял какие-то пару мгновений, в течение которого девушка размышляла — притворно или нет — о том, какую смерть она мне устроит. Вот уж кто не сомневался в том, что знает мою дальнейшую судьбу до конца. Но стоило ей раскрыть рот, чтобы вынести мне окончательный вердикт, как вдруг какой-то трескучий динамик начинает полонез Огинского. Я даже не сразу понимаю, что это — сперва думаю, что у нее или у Беса зазвонил телефон. Но современный телефон не может звонить так противно. Это дверной звонок — очень старый, установленный еще в девяностые годы.

— О, кажется, нам нужно ненадолго прерываться, — говорит девушка. — К нам пожаловало последнее действующее лицо финального акта трагедии. Я-то думала, что оно явится чуть позже. Ну, ладно. Значит, ты сможешь посмотреть акт до конца. Из зрительного зала, конечно же.

С этими словами она достает что-то из кармана — парализованному мне плохо видно, что именно, и вокруг меня возникает мерцающий прозрачный барьер от пола до потолка. Я словно заключен в круглую камеру диаметром около метра, так что даже вытянуть руку не мог.

— Не дергайся, — говорит она. — Это тюрьма Владыки. Стоит тебе коснуться стенки, и тебя скрутит такая боль, какой ты не чувствовал еще никогда. И освободить тебя теперь могу только я. Если захочу. А я еще подумаю, стоит ли это делать, или лучше просто оставить тебя здесь — и все. А потом, когда ты умрешь от жажды или болевого шока — прийти и взять с твоего тела эту зеленую штучку. Кстати, она тебе не поможет — можешь даже и не пытаться.

— Она говорит правду? — спрашиваю я мысленно.

— Да, — отвечает слеза. — Разрушить эту стену мне не под силу.

— И что же делать?

Мне кажется, если бы слеза могла, она бы пожала плечами. Во всяком случае, ее молчание я могу истолковать только так.

Девушка же, тем временем, одарив меня на прощание пронзительным взглядом, направляется к двери, на ходу обрастая молочно-белыми хрустальными доспехами, покрывающими все тело, словно чешуя. Мне делается еще больнее: это доспехи Артура. Похоже, с противником за дверью она собирается сражаться всерьез — не то что со мной. Собственно, я уже понимаю, кто там.

Сирена, едва подойдя к двери, тут же наносит быстрый и мощный удар лезвием прямо сквозь дверное полотно. Любого, кто стоял бы перед дверью и смотрел в глазок, такой удар должен был бы проткнуть насквозь. Лезвие выходит из двери, оставляя в ней вытянутое отверстие. Я боюсь, что сейчас увижу на нем кровь, и это будет означать, что все кончено. Но крови нет.

В следующую секунду дверь слетает с петель под мощным ударом и в прихожую, словно голубой вихрь, врывается Тайра в своих доспехах и с лезвием на левой руке. Я бросаю взгляд на синий осколок. Он мог бы стать таким же лезвием. Быть может, вдвоем нам даже удалось бы победить. Но похоже Тайре придется побеждать одной. Или мне, все же, попробовать?

Повинуясь моей мысленной команде, кристалл начинает растягиваться, словно пластилин, превращаясь в хищно заостренную голубую полосу. В этот момент в моей голове вспыхивает образ — послание от слезы. Я вижу перед глазами огромный знак "STOP".

Слеза явно не хочет, чтобы я это сделал, но другого выхода я не вижу. Без замаха (потому что в тесной клетке размахнуться негде), я наношу сильный удар по стене своей тюрьмы.

Больше всего это ощущение похоже на удар электрическим током. Я однажды баловался с шокером, принесенным одним из одноклассников в школу, и получил неплохой такой удар, от которого чуть не вырубился. Вот только сейчас намного больнее. Что-то подобное, наверное, чувствуют приговоренные к казни на электрическом стуле перед тем, как умереть. Но я почему-то все не умираю. Сколько это длится мне сложно понять, потому что глаза заволокла красная пелена, а уши перестали различать звуки, слыша только гул моей собственной крови. Наверное, это продолжается всего лишь какое-то мгновение, но для меня словно прошел целый день, наполненный нестерпимой болью.

Я с трудом открываю глаза. Оказывается, я стою на коленях посреди своей тюрьмы, прижимая к груди остекленевшую руку, из которой постепенно уходит боль. Стена темницы мерцает передо мной совершенно неповрежденная.

Перед моими глаза прихожую наполняет вихрь клинков. Мне с трудом удается различить, что вообще происходит: на такой скорости идет бой. Впрочем, невооруженным глазом видно, что