– Почему, боже? Почему, черт бы тебя побрал? Почему ты всегда встаешь на моем пути предвестником беды?

Он пнул меня в бок.

– Будь ты проклят! И будет проклят тот день, когда ты перешел мне дорогу! – завопил он на прощание. – Видеть тебя больше не хочу! Знать тебя больше не желаю до конца моих дней! Мразь, скотина, неблагодарная тварь!

Я лежал, избитый, на земле и не мог понять, что доставляет мне большую боль – тоска или жестокость друга.

Домой Жан-Кристоф не вернулся. Андре сказал, что видел, как он, словно безумный, бежал по полям. Затем он исчез и больше не подавал признаков жизни. Прошло два дня, затем неделя, но ожидание было напрасным. Его родители с ума сходили от беспокойства. Жан-Кристоф был не из тех, кто пропадал, не поставив никого в известность, и тем самым заставлял близких тревожиться. После разрыва с Изабель он тоже испарился, но при этом по вечерам не забывал звонить матери, чтобы ее успокоить. Симон несколько раз заходил ко мне в надежде услышать новости. Он не находил себе места и не скрывал своих опасений. Жан-Кристоф едва оправился от депрессии и еще одного удара судьбы мог попросту не выдержать. Я тоже боялся худшего. Мне было так страшно, что от предположений Симона я по ночам не мог сомкнуть глаз, до самого утра прокручивал самые драматичные варианты развития событий, часто вставал, шел за графином воды и пил ее, меряя шагами балкон. Я не хотел никому рассказывать о том, что случилось в книжном магазине. Мне было стыдно, и я упорно убеждал себя, что никакого недоразумения попросту не было.

– Эта шалава, должно быть, сказала ему какую-нибудь гадость, – ворчал Симон, намекая на Эмили, – голову даю на отсечение. Без нее тут точно не обошлось.

Я не осмеливался посмотреть ему в глаза.

Отец Жан-Кристофа расспросил всех в Рио-Саладо; затем тайком, чтобы не взбудоражить городок, съездил в Оран, а когда поиски ни к чему не привели, на восьмой день обратился в полицию.

Узнав об исчезновении Жан-Кристофа, Фабрис тут же вернулся в городок.

– Боже правый! Что произошло?

– Не знаю, – ответил раздосадованный Симон.

Мы втроем отправились в Оран и в поисках друга обошли все бордели, бары и пользующиеся дурной славой постоялые дворы Скалеры, куда за пару купюр можно было на несколько недель забуриться в компании стареющих проституток, наливаясь скверным вином и попыхивая набитой опиумом трубкой. Ни малейшего следа. Мы показывали фотографию Жан-Кристофа содержательницам притонов, хозяевам ресторанов и кафе, вышибалам, банщикам, но его никто не видел. То же самое в больницах и комиссариатах полиции.

Ко мне в аптеку пришла Эмили. Я хотел тут же вышвырнуть ее на улицу. Мадам Казнав была права – встреча с ее дочерью ни к чему не привела. Заглянув ей в глаза, я будто выпустил на волю стаю злобных демонов. Но когда она переступила порог, силы, самым странным образом, меня оставили. Я страшно на нее злился, считал ее виновной в исчезновении Жан-Кристофа и во всем, что с ним потом произошло. Но в лице девушки я не увидел ничего, кроме неизбывной тоски, и мне тут же стало ее жалко. Ее пальчики теребили носовой платок, в губах не было ни кровинки, она подошла к прилавку сокрушенная, отчаявшаяся и бессильная что-либо сделать.

– Мне ужасно жаль, что все так получилось.

– Еще бы! Мне тоже.

– Плохо, что я впутала вас в эту историю.

– Что сделано, то сделано.

– Я каждую ночь молюсь за то, чтобы с Жан-Кристофом не случилось ничего плохого.

– Знать бы только, где он.

– У вас по-прежнему нет от него вестей?

– Нет.

Эмили посмотрела на свои дрожащие пальцы.

– Жонас, как по-вашему, что мне делать? Я была с ним предельно честна и с самого начала говорила, что сердце мое принадлежит другому. Но он отказывался мне верить. А может, просто думал, что у него все же есть шанс. И если он ошибся, то разве это моя вина?

– Я не совсем понимаю, к чему вы клоните, мадемуазель. Мне кажется, что для этого вы выбрали неподходящее время и место…

– Да нет, все я выбрала правильно! – оборвала она меня. – Сейчас как раз настал момент назвать вещи своими именами. От робости и неуверенности я долго не могла признаться в своих истинных чувствах, в итоге два сердца оказались разбитыми. Мне даже в голову не приходило причинять кому бы то ни было боль.

– Я вам не верю.

– Но должны верить, Жонас.

– Нет, это невозможно. Вы скверно обошлись с Фабрисом и, улыбаясь ему, даже осмелились прикоснуться ко мне под столом. Затем смертельно обидели Жан-Кристофа, сделав меня сообщником в своих играх.

– Это не игры.

– Что вы, в конце концов, от меня хотите?

– Я хочу сказать… что люблю вас.

Все стихии мира будто с цепи сорвались. Я почувствовал, что комната, полки за моей спиной и прилавок прямо на глазах рассыпаются в прах.

Эмили застыла на месте. Впившись пальцами в краешек носового платка, она не сводила с меня огромных глаз.

– Мадемуазель, прошу вас, идите домой.

– Неужели вы не поняли?.. Я бросалась в объятия других, только чтобы вы обратили на меня внимание, и хохотала лишь ради того, чтобы быть услышанной вами… Я не знала, как подойти к вам, как признаться в своей любви.

– Вам не надо было мне этого говорить.

– Неужели человек должен замалчивать самые прекрасные порывы своего сердца?

– Не знаю, мадемуазель. Но не хочу ничего об этом слышать.

– Почему?

– Прошу вас…

– Нет, Жонас. Человек не вправе требовать от другого чего-либо подобного. Я люблю вас. И вы просто обязаны это знать. Вы даже представить себе не можете, сколько это мне стоит, какой стыд я испытываю, изливая перед вами душу, упорно борюсь за чувство, которое вас совершенно не трогает, но меня будто выжигает изнутри всепоглощающий огонь. И если я и дальше буду молчать о том, о чем криком кричат мои глаза, то стану вдвойне несчастной. Я люблю вас, я люблю вас, я люблю вас! Я люблю вас с каждым моим вздохом. И полюбила вас с первого взгляда… больше десяти лет назад… здесь же, в этой самой аптеке. Не знаю, помните ли вы то утро, но что до меня, то я ничего не забыла. Шел дождь, и мои шерстяные перчатки насквозь промокли. Каждую среду я приходила на укол. В тот день вы вернулись из школы. Я помню все, вплоть до цвета вашего ранца с подбитыми гвоздями лямками, покроя пальто с капюшоном и даже расшнурованных коричневых ботинок. Вам было тринадцать лет… Мы заговорили о Карибских островах… Пока ваша мать увела меня в подсобку для процедуры, вы сорвали розу и вложили ее в мой географический альманах.

Мрак моей памяти будто рассеяла зигзагом молния, и в голове вихрем закружился целый ворох воспоминаний. Я тут же все вспомнил: Эмили!.. которую сопровождал колосс с фигурой менгира. До меня наконец дошло, почему в день пикника ее лицо приняло столь странное выражение, когда я сказал ей, что работаю в аптеке. Она была права: мы действительно уже где-то встречались, давно-давно.