— Без изъянов. Но доказать свою родословную лет за двести не могу. Это у вас, у дворян…

— У простых кровь не хуже, если твоя бабка не переспала с евреем.

— Моя?! Никак невозможно, герр гауптштурмфюрер.

Он отрицательно взмахивает грязной пятерней, потом рассказывает слезную историю. Его отец, чистокровный судетский немец, всегда недолюбливал евреев, семья никогда не имела с ними дела. Хватило ума ему в двадцатых взять ссуду у ростовщика-иудея. Разорились, отец наложил на себя руки, мать заболела и умерла с горя, братья разбрелись по свету, Гюнтер Маер промышлял обыкновенным грабежом, а затем предложил свои услуги Абверу, мечтая отомстить евреям сполна.

— Удалось?

— Нет еще. Были всякие операции… Виноват, не имею права рассказывать. Разок лупили пейсатых, еще до Хрустальной ночи. И во время нее — тоже.

В ночь на десятое ноября тридцать восьмого года у меня нашлось более ответственное задание, и я не крушил витрины магазинов, когда битое стекло в свете уличных фонарей мерцало осколками как хрусталь. Маер если о чем и жалеет, так лишь о том, что ночь была коротка. Но сейчас хрустальная тьма опустилась на Украину. И не до утра. Надолго.

— Тогда приглашение в айнзацкоманду — просто ваша судьба, ефрейтор.

— Да, герр гауптшурмфюрер! — охотно соглашается Маер, которого раза три чуть не назвал по старой привычке Дюбелем. — Хорошо, что с вами. Как говорил один мой товарищ в абверштелле, я однажды проиграл на учениях, потому что не был вместе с ним. Предпочитаю быть в хорошей команде. Не желаете чего-нибудь, пока герр Раш занят?

При всех своих достоинствах Маер, обычно замкнутый, сегодня чересчур болтлив. И не понимает намеков, что бывшего соученика по абверовской школе узнавать не следует. Когда-то мы были с ним равные, и это сказывается, хоть он вытягивается в струнку, если бросаю на него гневный взор. Денщик из него весьма посредственный, надеюсь — стрелять не разучился.

За время наших откровений бригадефюрер, наконец, заканчивает взбучку Блобелю. Вернувшись к машине, пытается смахнуть пыль с сапог, под рыже-серым налетом блестит зеркальная чернота. С раздражением бросает это дело.

Отто Раш невысокого роста и плебейской внешности, как и большинство «истинных арийцев». Длинных и плечистых белокурых бестий намного меньше. Лени Рифеншталь, когда снимала документальные ролики про армию, еще до Польши, всегда ругалась, что трудно собрать образцово-показательную роту. Раш лысоват, лоб расширил свои владения на верхнюю часть черепа, оттеснив линию фронта к макушке. Худой, но очень потливый, Раш после каждого гневного взрыва обтирает лысину платком, от жира и пыли его платок напоминает моторную ветошь Маера.

— Вот дерьмо! — костерит он Блобеля. — Даже не занимался толком евреями. Хоронил местных, что расстреляли большевики.

Делаю над собой усилие. Все же я на службе и должен ежедневно доказывать, что не зря таскаю форму СС. Хотя бы подбрасывая людоедские идеи.

— Повторим как во Львове, герр бригадефюрер? Где евреев заставили вытаскивать трупы зэков, перебитых отрядом НКВД?

— Дуболом Блобель упустил время. Да и пехотная часть… Словом, устроили цирк, торжественно похоронили эту сволочь, объявили, что комиссары уничтожили цвет украинской интеллигенции. Но местные в результате проклинали большевиков и русских, а не евреев.

Западные украинцы… Насмотрелся на них еще в Абвере. После тридцать девятого считают Красную Армию оккупантами, Вермахт — освободителями. Большинство уже въехало, что у нас нет белых крыльев. Но терпят, закрывают глаза. Делают вид, что так и надо, что все временно. Ради будущего — Украины для украинцев. Евреи, поляки и русские отправятся удобрять землю, здесь отряды СД постараются и совета у местных не спросят. Но что потом гарные хлопцы собираются делать с арийскими союзниками? Те мало того, что никуда уходить не собираются, так сами кого угодно укатают! И немедленно отправят в расход любого, кто против новой власти, будь он трижды украинец…

Встряхиваюсь. Здравствуй, шизофрения с раздвоением личности! Здесь, под Луцком, за трое суток сгорели тысячи советских танков, два дня назад захвачен Минск, и комсомолец Теодор готов ломать пальцы от ужаса. А пустивший во мне корни Вольдемар фон Валленштайн упивается непобедимостью германской армии. «Укатают…» Только в одном мои ипостаси, советская и немецкая, едины полностью — в ненависти к СС вообще и к СД в частности.

Легок на помине, под наши очи заявляется глава местной украинской милиции, морда круглая, красная, блестящая, второй подбородок трясется поверх ворота. Мешая украинские слова, мне понятные, с малопонятными для него немецкими, рапортует, что «нехристи» в Вульке собраны. Смотрит заискивающие, а в уголках глаз читаю: как вы мне все дороги! Разобрались с большевиками — ну и спасибо, не задерживайтесь…

Увы! Пыльные колонны топают на восток именно ради того, чтоб немецкий ордунг воцарился здесь навсегда.

Подошедший Блобель качает головой.

— Осмелюсь заметить, герр бригадефюрер, вряд ли стоит воспитывать в местных дикарях привычку баловаться оружием. Их задача — общий порядок поддерживать. Судить и казнить имеем право только мы, истинные хозяева.

— Да. Начинайте, штандартенфюрер.

Мы снова трясемся на «штовере», вторым тарахтит «ганомаг» начальника зондеркоманды. Милиционер, вряд ли разобравший слово «дикарь», заполз на заднее сиденье, за Маером, и показывает дорогу. Мы едем на север, к монастырю бернардинок, поврежденному взрывами, оттуда поворачиваем направо, в скопление убогих халуп. На узкой улочке вездеход едва протискивается, чуть не задевая стены длинных одноэтажных бараков.

— Вот он, штетл Вулька, жидивский квартал. Глядите, господа, как здесь все грязно, уродливо, криво… С вашей помощью мы очистим Луцк!

— Что он бормочет? — спрашивает Раш, и Дюбель переводит. Ему, уроженцу славянской страны, легко даются восточные языки.

Вранье сквозит даже через перевод. Столетиями украинцы жили рядом с евреями и как-то уживались, поэтому не верю энтузиазму местных «исправителей». А еще усмехаюсь наивности пассажира. Снова «мы», а немцы — как бы сторонняя помощь. Абориген не желает понять, что украинцы для Рейха рассматриваются только в качестве дешевой рабочей силы. Никто не делает секрета — Вермахт пришел завоевывать, а не освобождать. В лоб милиционера не пробивается ужасная в своей простоте мысль: все восточные славяне — расходный материал в избыточном количестве.

Знакомый с аналитикой Рейха, я понимаю, что брезгливое отношение к покоренным народам произрастает от самоуверенности. Если только Советский Союз выстоит месяца три, не развалится, как Франция, от первого удара, немцам придется сложнее. Германия попадет в ловушку Древнего Рима, когда коренных римлян остро не хватало для легионов, и в армию гребли рекрутов с оккупированных территорий, менее лояльных к императору. Итог известен. Сейчас будущие призывники Вермахта озлобляются от унизительного отношения.

Мы проезжаем штетл насквозь. Улочки его безлюдны. Кого не похватали местные активисты, тот или сбежал, или сидит взаперти и носа не кажет. На восточной окраине Луцка