— И как бы вы охарактеризовали свои отношения с ним?

— В общем, он мне нравится.

— Вы бы описали его как слабоумного?

— Слабоумного? Нет.

— Тогда как бы вы его описали?

Мистер Мёрчисон надул щеки и посмотрел на Родди, который со слабой улыбкой глядел на него.

— Ну, у него, без сомнения, есть мозги. Он умный парень, но…

— Да, мистер Мёрчисон?

Свидетель устремил глаза к потолку, будто ища там нужные слова. Потом покачал головой и сказал:

— Он чокнутый.

— Чокнутый? — повторил мистер Синклер. — Вы не могли бы объяснить, что это значит?

И снова мистер Мёрчисон как будто с трудом подбирал слова.

— Иногда казалось, что он живет в собственном мире. Он всегда был одиноким мальчиком. Я никогда не видел, чтобы он играл с другими детьми. Он мог сидеть среди людей, но казалось, будто его здесь нет. Вы никогда не догадались бы, что творится у него в голове.

— И он всегда был таким?

— Полагаю, да.

Мистер Синклер выждал несколько мгновений, прежде чем задать следующий вопрос.

— Вы когда-нибудь наблюдали, чтобы подсудимый разговаривал сам с собой или словно беседовал с человеком, которого рядом не было?

Мистер Мёрчисон кивнул.

— Да, время от времени я видел, как он бормочет что-то сам себе.

— Часто?

— Нередко.

Тут вмешался лорд судья-клерк.

— Что вы имеете в виду под «нередко»? Насколько часто?

— Довольно часто.

Лорд судья-клерк:

— Каждый день, каждую неделю или раз в месяц?

— Не каждый день, но определенно каждую неделю.

— Итак, наблюдать подобное поведение подсудимого было совершенно обычным делом?

— Да, мой господин.

Мистер Синклер:

— А вы когда-нибудь слышали, что именно он говорил самому себе?

— Нет.

— Почему же?

— Он замолкал, когда кто-нибудь к нему приближался. В любом случае он скорее бормотал, чем говорил вслух.

— Понимаю. И подсудимый всегда так себя вел?

— Не могу сказать.

— Вы замечали, чтобы он разговаривал сам с собой, будучи ребенком?

— Полагаю, нет.

— Вы можете припомнить, когда впервые заметили, что он так себя ведет?

Мистер Мёрчисон покачал головой, и лорд судья-клерк велел ему ответить.

— Не могу припомнить.

— Это было десять лет назад, пять лет назад или год назад?

— Больше года назад.

— Но не пять лет назад?

— Нет.

— Вы когда-нибудь видели, чтобы подсудимый вел себя так до смерти своей матери?

— Не могу с уверенностью ответить.

— Подводя итоги, было бы справедливым сказать, что вы не считали подсудимого полностью нормальным?

— Это было бы справедливым.

Тогда мистер Синклер закончил свои вопросы, и Кенни Смока отпустили.

Следующим вызвали свидетеля Дункана Грегора. Мистер Гиффорд начал расспрашивать его насчет того утра, когда произошли убийства, но вмешался лорд судья-клерк, указав, что, поскольку рассматриваемые события не являются предметом спора, нет необходимости тратить время на повторение уже установленного. Мистер Синклер не имел возражений, и остаток дня разбирательство продолжалось более быстрыми темпами.

Установилась следующая закономерность: представитель Короны стремился установить рациональные мотивы убийств, в то время как мистер Синклер пытался, с разной степенью успеха, изобразить обвиняемого человеком не в своем уме. По иронии судьбы лучшие моменты защиты были обеспечены показаниями Энея Маккензи. Мистер Филби описал его как «свиноподобного парня, который как будто не понимал, что его уничижительные заявления о подсудимом оказывают бо́льшую услугу защите, чем Короне». Когда Маккензи спросили, какова его точка зрения касательно состояния рассудка обвиняемого, тот прямо ответил:

— Он псих.

— Псих? — мягко повторил мистер Синклер. — Не могли бы вы объяснить суду, что вы имеете в виду?

— Да просто то, что сказал. Все знали, что он сумасшедший.

— «Все» — это кто?

— Все прихожане.

— Вы имеете в виду, он был кем-то вроде деревенского дурачка?

— Да, и даже больше того.

— А именно — «больше»?

— Он всегда глупо ухмылялся. Он всегда над чем-то хихикал, когда хихикать было не над чем.

— Понимаю. Итак, вы сказали бы, что он не в своем уме?

— Да уж само собой! Сколько раз я был бы рад стереть ухмылку с его лица — и сделал бы это, подвернись мне шанс.

Когда мистер Синклер закончил допрос, у мистера Маккензи ушло несколько минут, чтобы сообразить, что его отпускают, и он покинул место свидетеля, «бормоча что-то себе под нос так, будто это в его здравом уме можно было усомниться».

Последним свидетелем в тот день был школьный учитель мистер Гиллис. Мистер Филби (к тому времени явно наслаждающийся собой) обрисовал его как человека «с женскими руками и лицом, которое трудно описать — или запомнить». Мистер Гиффорд вытянул из школьного учителя блестящее доказательство способностей Родди. Потом спросил его насчет визита к отцу подсудимого с предложением, чтобы Родди продолжил образование.

— И каковы были результаты вашего визита?

— К сожалению, Родди был нужен своему отцу для работы на семейном участке.

— У вас имелся обычай делать такие предложения?

— Я сделал это один-единственный раз.

— Почему же вы подобным образом выделили подсудимого?

— Он, без сомнения, самый одаренный ученик, который у меня когда-либо был.

Мистер Гиффорд перешел к общему поведению Родди и его манерам.

— Он был непослушным учеником?

— Наоборот, благонравным и вежливым.

— Вы знаете, мистер Гиллис, что защитники, мои коллеги по данному делу, подали заявление о невменяемости?

— Да.

— Вы когда-нибудь замечали у подсудимого признаки безумия?

Мистер Гиллис как будто серьезно обдумал вопрос, прежде чем ответить отрицательно.

— Вы никогда не становились свидетелем того, чтобы он говорил бессвязно или сам с собой?

Мистер Гиллис покачал головой.

— Никогда, — ответил он.

Коротко посовещавшись со своей командой, мистер Гиффорд дал понять, что у него больше нет вопросов.