– Что? – встрепенулся Панфилов. – Я сказал, по бабам?

– Да.

– Это я мысли свои озвучил, извини...

– А может, он с женщиной какой-нибудь встречался? – предположил Кирилл.

Глаза его разгорелись, щеки пошли румянцем.

– Может, и встречался, – в раздумье пожал плечами Марк Илларионович. – Но это не твоего ума дело...

Он собирался продолжить расспросы, но к нему подошел Захарский, подал телефон.

– Слюсарев.

Панфилов взял трубку.

– Да, Гриша!

– Марк Илларионович, не знаю, заинтересует вас это или нет. У Лосева со здоровьем большие проблемы.

– Что такое?

Слюсарев говорил долго и нудно. Но весь смысл поставленного врачами диагноза сводился к тому, что Лосев неизлечимо болен и жить ему осталось совсем немного...

– Спасибо тебе, Гриша. Неприятно это было слышать, но интерес есть... Давай, дальше копай.

Страшный диагноз, неизлечимая болезнь... Этим можно было объяснить озлобленность Лосева, нездоровый цвет его лица...

Из раздумий его вывел очередной звонок. Он косо глянул на Захарского, подавшего ему трубку. Но тот шепотом назвал святое для него имя, и Лосев сразу же отошел на второй план. Звонила Настя.

Деревенский дом был снят на все лето. И ничто не мешало Марку Илларионовичу воспользоваться им для любовного свидания. Это был их с Настей рай в шалаше. Не так давно здесь уже свершилось таинство духовного и физического единения двух влюбленных душ. Он очень надеялся, что и сегодня случится это .

Настя позвонила ему сама. Сказала, что хочет увидеться с ним перед тем, как муж ее вернется домой. А это должно было уже случиться завтра. У нее дома была Агата, у него – Кирилл. Поэтому местом встречи стал этот дом, уже освященный таинством их первой интимной встречи.

Было видно, что она очень много хочет ему сказать. И он должен был о многом с ней поговорить. Но все слова выветрились из головы, когда они оказались наедине в доме, где никто не мог помешать им наслаждаться друг другом. Их губы слились в глубоком поцелуе, тела слились в страстных объятиях...

Очнулись они за полночь, под симфонические звуки стрекочущего за окнами оркестра. И кроватные пружины под ними уже не скрипели. Благостный покой и тихое упоение счастьем. И только мысли проснувшимися змеями зашелестели в голове, колкими чешуйками заскребли по нервам. Не так все просто на самом деле, как хотелось бы.

– Я тебя не отпущу, – крепко обнимая Настю одной рукой, сказал Панфилов.

– И не отпускай... – нежно, умиротворенно улыбнулась она.

– Я звонил, Антона завтра точно отпустят. И ты теперь не обязана за него беспокоиться. С ним все в порядке, дальше пусть живет, как знает...

– Ты жестокий, – ничуть не осуждая его, тихонько сказала Настя.

– Я не клялся ему в преданности.

– Я клялась. Когда роспись свою в загсе ставила...

– Это не клятва. И ты его не предаешь. Ты имеешь полное право на личную жизнь.

– Имею... Но как же Агата? Она не захочет...

– Мы заберем ее с собой на остров. Ей там понравится...

– На остров?

– Разве я не говорил, что у меня есть свой остров? Большой, в океане. Самолетом до Мале, дальше вертолетом...

– Свой остров?

– И самолет свой, и вертолет... Все у меня есть. Нет только тебя...

– Я слышала, что ты богат. Но чтобы свой остров...

– Не только остров. Много чего другого... Но все это пустое, если без тебя...

– Ты так красиво говоришь... Я слышала, что ты не служишь участковым, а блажишь. Не работа это, а блажь...

– Блажь, – не стал спорить Панфилов.

– Это же не навсегда?

– Нет, конечно...

– Натешишься и рапорт подашь на увольнение.

– Что-то в этом роде.

– И со мной натешишься. А что потом?

– Я с тобой не тешусь. Я тебя люблю. Никого так и никогда не любил...

– Ты богатый, вокруг столько молодых красавиц...

– Не нужно мне ничего... Даже твоя Агата меня не интересует...

– Это сейчас. А потом она повзрослеет. А я постарею...

– Я тоже не молодой.

– Но мужчина стареет не так быстро...

– Все, хватит. Я сказал, что люблю. Сказал, что не разлюблю. Или я не мужчина, если ты не веришь мне...

– Мужчина... Мой мужчина...

– Ты уедешь со мной?

– Да... То есть я должна подумать...

– Ты слишком долго думаешь.

– Но мы же не можем уехать прямо сейчас?

– Почему?

– Ты же ищешь человека, который покушался на тебя, который убил Полунина...

– Который до сих пор не найден, – продолжил Панфилов. – Который по-прежнему угрожает нам всем, в том числе твоей дочери и моему сыну. Тебе нравится сидеть на пороховой бочке?

– Не нравится.

– А на Мальдивах нам будет спокойно. Или на Лазурном берегу. Или в Майами... Да где угодно, лишь бы с тобой...

– Ты со мной, я с тобой. А как же Антон?

– У вас квартира в Москве. Пусть едет туда, там живет...

– Но я не могу его бросить...

– Опять двадцать пять.

– Я люблю тебя. Но его я не могу принести в жертву...

– Ты же не в каменном веке живешь.

– В любом веке существуют нравственные устои.

– А то что ты сейчас со мной в постели лежишь, это ничего?

– Ничего. Потому что я тебя люблю... Но и перед Антоном я в долгу...

– Хватит.

– Извини... Поверь, я сама себе надоела... Да, наверное, я поеду с тобой...

– Уже горячо, – улыбнулся Панфилов. – Завтра ты проснешься и скажешь мне, что поедешь со мной без всяких «наверное»...

– Завтра я поеду за мужем.

– Сначала ты проснешься. Здесь. А потом поедешь... в город.

– Но мне уже пора.

– И не думай.

– Но...

Панфилову ничего не оставалось, как закрыть ей рот поцелуем и привязать к себе жаркими объятиями.

Никуда не делась от него Настя. Утром она проснулась в одной постели с ним. Поздно утром.

– Половина десятого? – глянув на часы, возмущенно протянула она.