У нас больше не было таких знакомых, как Фабрициус или Варнхаген, которые могли бы нам рассказать без утайки об истинном положении дел на фронте. Начальник медицинской службы группы армий находился далеко от нас, и если нам и доводилось изредка встречаться, то первым делом он меня спрашивал о том, что я и сам хотел бы знать:

– Что происходит?

Мне пришлось разрабатывать новую стратегию, соответствовавшую сложившимся условиям.

Силезцы долгое время относились ко мне с недоверием. И только после того, как я смог вывезти их из прекрасного окружного госпиталя за 2 часа до того, как его начали обстреливать русские, отношения между нами стали более дружескими.

В течение необычайно теплой осени Восточная Пруссия прощалась со своими древними традициями, которые насчитывали уже 8 столетий. В эти месяцы гладь расположенных в глубине лесов Мазурских озер блестит, словно серебряные щиты, и рыбаки из окрестных небольших деревушек собираются каждый день на берегу, чтобы посидеть с удочкой. Передающиеся из поколение в поколения замки старинных фамилий, чьи предки под сенью креста некогда покорили эти земли, а затем привели к процветанию и достатку, раскинулись под массивными кронами деревьев в их бескрайних парках. В результате войны эти замки немного запустели, никто не ухаживал и за парками, но породистые лошади, которые являлись гордостью округи, все еще бродили по пастбищам. В соборах старинных городов все еще звонили колокола, напоминая людям о вечном, но очень часто в последнее время их звон заглушался воем сирен, возвещавших о воздушной тревоге. В очередной раз с плодородных полей был собран богатый урожай – но никто не знал, когда они опять будут засеяны. Мрачная тень легла над этой землей и над каждым из нас.

В течение осени русские сильно продвинулись вперед в Восточной Пруссии, и, хотя их удалось остановить после упорного сражения возле Мазурских озер, никто не сомневался, что они опять возобновят свои атаки сразу после того, как перегруппируют силы. Учитывая сложившуюся ситуацию, было самое время принять решение о дальнейшей судьбе гражданского населения. Оставить ли его на прежнем месте, чтобы оно попало в руки к русским, или эвакуировать? Обязательную и всеобщую эвакуацию населения было провести не так уж и сложно, но преступный негодяй, ответственный за гражданское население Восточной Пруссии[10], просто запретил это делать. Когда зимой началось крупное наступление русских, немецкая армия, оборонявшая эту территорию, решила прорываться в направлении Силезии, то есть на запад, по тылам русских армий. После того как войска приступили к осуществлению этой операции и сильно укрепленная линия вдоль Мазурских озер была оставлена, этот негодяй внезапно изменил свое первоначальное решение. Затем в сильном возбуждении он бросился к своему хозяину, убедил его запретить армии прорываться в юго-западном направлении и отдал приказ о начале эвакуации. Но на этот раз эта акция была не скоординирована с действиями войск, и эвакуацию пришлось проводить в самой гуще боя. Армия потерпела поражение, а потери гражданского населения достигли громадных величин, хотя точно они не известны и по сей день. Человек, который отдал этот приказ, благополучно скрылся, и его удалось задержать только через несколько лет после окончания войны.

Незадолго до начала осеннего наступления русских в наш госпиталь с инспекцией прибыл командующий армией. Обычно он появлялся без всяких предупреждений, но комендант округа, с которым я иногда играл в «скат», смог меня заблаговременно предупредить в неофициальном порядке. Я встретил генерала при входе в госпиталь, и он попросил меня показать дезинфекционное оборудование, кухню, операционную и палату, в которой лежали раненые.

В этом оборудованном по последнему слову техники госпитале все было на порядок лучше, чем в обычном полевом госпитале. Когда мы вошли в палату, где лежали раненые, генерал приказал своему адъютанту дать им большую коробку сигарет. Затем он обратился к раненым:

– По сигарете за каждую вошь, от которой вы избавитесь!

Я стоял позади генерала и поднял руку, выпрямив средний и указательный пальцы. Этот знак не означал V—Victoria, как у Черчилля, – он просто означал «два». Солдаты сразу же все поняли. Широко улыбаясь, они сказали, что у них нет вшей, но в полдень я, как и обещал, отдал им более двух сотен сигарет. Позднее я узнал, что солдаты даже покупали вшей в соседних палатах. Когда их спросили, есть ли у них какие-нибудь жалобы, солдаты сказали, что почта приходит к ним слишком поздно или не доходит вообще. На следующий день был издан приказ по армии, в котором говорилось, что доставка писем раненым должна быть ускорена.

Когда мы шли обратно к выходу, я сказал генералу, что я оперировал его предшественника. Он резко обернулся назад, а затем начал смеяться. В это трудно было поверить, но всего через 5 минут после того, как он покинул госпиталь, его привезли обратно уже раненого. Его машину обстрелял летевший на бреющем полете истребитель русских. У хирурга есть определенное воинское звание, но бывают случаи, когда скальпель становится символом высшей власти. Командующий армией заявил, что он остался доволен результатами инспекции.

Во время осеннего наступления русских тот маленький город, в котором я руководил окружным госпиталем, был эвакуирован, и монахини, которые там работали, перешли на работу в полевой госпиталь. Я восхищался этими восточнопрусскими женщинами. Они были настолько же стойкими, насколько и добрыми; переносили все тяготы зимы наравне с нами; они отдавали все свои силы уходу за ранеными – неустрашимые, непоколебимые, всегда в хорошем настроении. Если у них иногда выдавалась минутка свободного времени, они пекли кремовые пирожные, громадные, как колеса, так что даже солдатам иногда с трудом удавалось их доесть.

Перспектива эвакуации госпиталя приводила меня в отчаяние – это была сложнейшая задача, для решения которой требовалось найти железнодорожные вагоны. Мокасин и я с грустью думали о нашей прежней роте, обладавшей большой подвижностью. С помощью Матиезена я организовал уничтожение лишнего оборудования, доведя количество грузов до разумных пределов.

В ходе всех этих приготовлений я выяснил, что госпитальный квартирмейстер присвоил себе значительное количество шоколада, сигарет и алкогольных напитков. Кое-что он продал, кое-что обменял, а остальное поделил со своими друзьями. Таких случаев было много, поэтому на них особо никто не обращал внимания. Но к тому времени военные трибуналы находились в состоянии такой истерии, что, если бы я написал рапорт о проделках квартирмейстера, его, скорее всего, приговорили бы к смертной казни. Для подобных случаев партия в своем волшебном словаре нашла слово «саботаж» – и гордилась тем, что за него полагаются самые жестокие наказания. Но все-таки что-то надо было делать. Если это дело выплывет наружу и выяснится, что я не стал писать рапорт, то мне самому придется отвечать за воровство.

Поскольку нам надо было подыскивать новые помещения, я приказал квартирмейстеру явиться ко мне, и теперь он стоял, глядя на меня с противоположного края длинного стола. Это был маленький, толстый мужчина с водянистыми голубыми глазами; полное ничтожество. Он сразу же во всем признался.