Январское восстание и полный провал автономистской «системы Велепольского» и «примирительной политики» великого князя Константина Николаевича[534] заставили славянофилов и Погодина кардинально пересмотреть свои взгляды. Ю.Ф. Самарин уже в сентябре 1863 г. констатировал, что «все промежуточные комбинации» русско-польских взаимоотношений «осуждены опытом» и остается только два пути: «нераздельное сочетание Польши с Россиею учреждением в первой – власти, в русских руках сосредоточенной и настолько сильной, чтобы убедить поляков в безнадежности всякого восстания» или «добровольное и полное отречение России от Польского Царства», подчеркивая при этом, что второй исход «сам по себе не заключает ничего ни невозможного, ни безусловно противного интересам России»[535]. И. Аксаков еще в августе 1863 г. продолжал считать, что было бы полезным «учреждение какого-нибудь политического Польского центра, который бы сосредоточил в себе, в видимом осязательном образе невидимую польскую общественную стихию, и упразднил ее чрезмерное развитие…»[536]. Но с 1864 г. лидер славянофильства отказался от этого проекта (во всяком случае, отложил его на неопределенное будущее) и пришел к идее «перевоспитания» поляков в рамках империи без предоставления им политической самостоятельности: «…Россия требует от Польского края только одного: теснейшей, нерасторжимой, государственной связи с Империей – единственного условия, при котором возможно спокойствие России и самое сохранение польской национальности. Ибо обрусение польского народа в грубом смысле этого слова никогда не входило и не могло входить в задачу правительства. Нелепость такого замысла слишком очевидна: нельзя же насильственно извратить этнографический факт, представляемый пятимиллионным народом с тысячью лет истории… Мы требуем от них [поляков] только отрезвления, вразумления, погашения бесцельной злобы и ненависти, искреннего, здравомысленного убеждения в том, что нет иного спасительного исхода для польской национальности, как в прямодушном, честном, нерасторжимом союзе с Россией»[537]. То же мнение стал отстаивать и Погодин: «…единственное спасение для польской национальности, для польского имени заключается только в соединении Польши и России. И если Россия убедится в вашем [польском] перерождении, вашем совлечении ветхого польского человека, в искреннем обращении ваших взглядов с запада на восток, тогда весь образ действия русского правительства , наверное, изменится к общему удовольствию, – и вы, и мы вздохнем спокойно»[538].

Эволюция славянофилов и Погодина связана с тем, что они поддержали проект правительственных реформ в Польше, которыми с конца октября 1863 г. руководил Н.А. Милютин[539]. Среди важнейших сотрудников западника-националиста Милютина оказались националисты-славянофилы Самарин, В.А. Черкасский и А. Гильфердинг, последний и являлся их главным идеологом. Речь шла не просто о том, чтобы, наделив землей по русскому образцу польское крестьянство, окончательно подорвать социальную базу мятежа, но и о чем-то большем – о пересоздании самой польской национальной идентичности путем радикального ослабления шляхты и костела и выдвижения в качестве ведущей социальной силы крестьянства. Гильфердинг доказывал, что «в Польше существуют собственно два народа» – «обыватели» (шляхта, к которой примыкают духовенство и «городской люд») и «сельский народ», последний «чужд тех преданий и понятий, выработанных католицизмом и шляхетством, которые составляют историческое достояние городского люда, ксендзов и шляхты, вообще всех обывателей и которые именно ставят поляков в антагонизм с Россией»[540]. Для обновления Польши «нужно не то, чтобы крестьянство вступило в общественную сферу обывательских классов, а, напротив, чтобы крестьянство могло получить самостоятельное развитие, самостоятельное влияние на польскую жизнь»[541]. Гильфердинг, наряду с социальными реформами, разрабатывал и реформы культурные – прежде всего проект школьной реформы, предусматривавшей переход в польских начальных школах на кириллицу и замену польского языка на национальные языки (преподаваемые также на основе кириллицы) в начальных школах для непольского населения западных окраин империи (литовцев, украинцев, белорусов, немцев, евреев). Филологом С.П. Микуцким были даже созданы соответствующие учебники.

В то же время, по свидетельству хорошо осведомленного Б. Чичерина, Н. Милютин не считал свою политику неким «окончательным решением» польского вопроса: «Он нисколько не обманывал себя насчет успеха своего предприятия. “Я нимало не воображаю, – говорил он, – что этим Польша привяжется к России. Таких мечтаний я не питаю. Но на двадцать пять лет хватит, а это все, что может предположить себе государственный человек”»[542].

И. Аксаков и особенно Погодин с энтузиазмом высказывались в поддержку реформ Милютина – Гильфердинга. Погодин тоном библейского пророка провозглашал: «Шляхта нынешняя, как древние Евреи, изведенные из Египта, должна погибнуть в сорокалетием странствии по пустыне Европейской, а новая Польша с освобожденными крестьянами и городами должна начать новую жизнь, новую историю, в соединении с Россиею»[543]. Как особый его вклад в дело нужно отметить выдвинутую им гипотезу о неславянском, кельтском происхождении польской шляхты, отсюда, дескать, и происходят такие прискорбные ее черты, как «совершенное отчуждение от прочих славянских племен» и «презрение к собственным подданным, то есть крестьянам»[544].