Однако к чаемым славянофилами результатам процесс «дешляхетизаци» ЦП не привел. Радикальная демократизация Польши (как и любая другая радикальная демократизация) не входила в планы верхушки сословно-династической империи[545]. «…За целых полвека не удалось ни отказаться от военного положения, ни в полной мере распространить на окраины российские реформы, ни сделать польское крестьянство надежной опорой владычества самодержавия над Польшей. Можно говорить о колебаниях и об отсутствии политической воли: пользуясь характеристикой Н.Х. Бунге, “по временам за дело принимались с лихорадочной поспешностью, которая сменялась полной апатиею”»[546]. Захлебнулась и лингвистическая русификация начальных школ: «Эксперимент с учебниками на основе русской азбуки был прекращен в 1870-х гг. После отстранения окружения Н.А. Милютина и Гильфердинга от руководства политики в отношении царства Польского он был заменен традиционной моделью административной русификации»[547].

Катков прекрасно осознавал все минусы пребывания Польши внутри империи: «Зло извне, действительно, менее опасно, чем зло внутри. Если мы положительно считаем неспособными уладить дело с Польшею, так, чтобы она не могла иметь враждебных против Русского государства притязаний, то русским людям, конечно, не остается желать ничего иного, как полного отделения ее, хотя бы то было сопряжено с ущербом государственному достоинству и силе России. Из двух зол надо выбирать меньшее»[548]. Но он никогда после 1863 г. не выступал в поддержку отделения Польши или ее автономии (к которой склонялся до мятежа), а, наоборот, неустанно подчеркивал, что «царство Польское не только не может быть отделено от России, но напротив должно теснее, чем когда-либо, соединено с нею»[549]. Правда, в письмах к Александру II и Александру III Михаил Никифорович неоднократно рассуждал о благе предоставления Польше независимости в «ее этнографических границах», из чего А.И. Миллер делает вывод, что Катков «при определенных условиях готов был бы пожертвовать частью имперских территорий для создания более благоприятных условий реализации русского националистического проекта»[550]. В своей публицистике издатель «Московских ведомостей», как и славянофилы, поддерживал реформы Милютина. Однако он совершенно не верил в возможность создания из польского крестьянства социальной и культурной основы новой Польши, прозорливо полагая, что оно сможет «вскоре после прекращения всех счетов с панами легко к ним примкнуть»[551]. Зато возлагал большие надежды на кириллизацию польской начальной школы, которая должна заставить крестьян почувствовать себя «преданными России и настоящими подданными Русского Царя»[552].

Другой стороной решения польского вопроса, по Каткову, должна быть радикальная деполонизация ЗК: «Польская национальность будет терять свои вредные и для поляков, и для России свойства лишь по мере того, как будет исчезать в этом крае всякая возможность здравомысленно надеяться на восстановление старой Польши, а ближайшее средство к тому – способствовать введению значительного числа русских элементов в тамошние землевладельческие классы»[553]. В этом с ним были полностью солидарны славянофилы: «…необходимо локализировать политический вопрос о Польше в пределах Царства, подрезав в наших западных губерниях и на Украине все корни полонизма и обеспечив преобладание русской и православной стихии над латино-польской»[554]. Погодин предлагал польским помещикам ЗК следующий выбор: или «располячиться» – «переходить в Православие и делаться русскими» (ведь их предки, в большинстве случаев, были некогда православными; следовательно, они просто «после временной разлуки опять породнятся со своими братьями»), или «пусть продают земли и идут в свое отечество в Польшу»[555].

Если кратко суммировать общую позицию большинства русских националистов по польской проблеме в 1860–1880-х гг., то она заключалась в следующем: Польшу можно отпустить вовсе или дать ей широкую автономию только тогда, когда ЗК будет окончательно деполонизирован и русифицирован и, следовательно, у поляков уже не будет возможности вернуть его себе.

К началу XX в. в русской националистической публицистике вопрос «Что нам делать с Польшей?» оставался дискуссионным. П.Б. Струве, отрицавший возможность русификации Привислинского края и не видевший «принудительных хозяйственных мотивов» для его пребывания в империи, тем не менее выступал за его сохранение в составе последней, ибо «обладание Царством Польским есть для России вопрос политического могущества»: «…мы должны воспользоваться ее [Польши] принадлежностью к империи, для того, чтобы через нее скрепить наши естественные связи с славянством вообще и западным в частности». Поэтому Струве рекомендовал в польском вопросе «либеральную политику»[556]. Панславист И.И. Дусинский ратовал за «сохранение польской нации и национально-политической автономии ее» в составе грядущей «всеславянской союзной державы»[557]. М.О. Меньшиков, напротив, призывал в идеале к полному отторжению Польши от России, а как минимум к ее автономии «в пределах племени своего»[558], но без представительства в Думе и вообще без всякого влияния на российскую жизнь, в первую очередь в ЗК.