– Это правда – утопилась?! – все еще никак не могла поверить Дуня.

– Сгила, как не жимши! Помяни ее душу, Господи! – Пророк размашисто осенил себя крестом, и к инженеру Гриве: – Несть Бога в душе твоей, а пустошь едная, душу в заклад отдал красному диаволу. Погрязли в суесловии и ветрогонстве, и несть вам спасения. Сказуй, раб греховный, как тебя сразу освободили из чики? Игде оружие, какое припасли Божьи люди, чтоб прикончить красных антихристов? Игде оно?!

Грива не стерпел оскорбления, схватил со стены американский восьмизарядный винчестер, но тут же был обезоружен.

– Не балуй, господин бритощекий!

Воспользовавшись моментом, Дуня убежала из избы – и от насильника-пророка, и от интеллигентного, посрамленного инженера Гривы. Она все еще не могла поверить, что Дарьюшка – ее бедная сестричка – утопилась! Бежала, бежала среди высоких стройных сосен, будто спешила на выручку Дарьюшки. А вот и дом на дюне, холодный дом на дюне. Она не стала объясняться ни с кем, взяла свою сумочку и кинулась на крыльцо. Когда спускалась с дюны, взглянула на небо, испугалась: на его прислоне метались красные метлы, охватывающие полнеба. Над возвышающейся тюрьмою повисли лиловые столбы, будто кто их выстреливал из пушки.

«Боженька! Что это? Или пожар где?» – подумала Дуня. И все смотрела на северное сияние, покуда не вышла из ворот ограды. Перед тем как спуститься с берега на лед Тагарской протоки, еще раз оглянулась. Лилово-пурпурные столбы над тюрьмой постепенно тухли, а сама тюрьма казалась до того красной, как будто кровь узников проступила изнутри наружу.

И это пышущее пурпуром небо, как бы отчужденное от всего земного, и нежданная весть о трагической гибели Дарьюшки, и встреча с насильником, выдающим себя за пророка, который еще в ту пору, когда родственники упрятали Дуню в келью скита, жестоко истязал ее, все это разом наплыло на Дуню, и она горько расплакалась. Какие они несчастные, сестры, Дарьюшка и Дуня! В какой дурной час народила их на белый свет маменька. Слезы катились по впалым щекам Дуни, она их смигивала с ресниц и все шла, шла дорогою возле берега, не ведая, куда идет.

Дуня не помнила, как она оказалась у аптеки в доме Вильнера – ни о каких лекарствах не думала, а вот пришла и остановилась возле зеркально-блестящего светящегося окна. За окном вращающаяся горка с лекарствами, какие-то люди – женщины и мужчины.

Вдруг рядом раздался голос:

– Дарьюшка!

Дуня быстро оглянулась. Перед нею стоял высокий человек в длиннополой офицерской шинели, в папахе, она его никогда не видела и знать не знала. Он знал Дарьюшку!..

Свет из окна аптеки падал ему на лицо, резко выпечатывая скулы, шрам на лице и тревожно ожидающий ответа взгляд, упругий, настойчивый. Дуня попятилась под напором этого взгляда.

Кто же это?

– Что ты такая потерянная, Дарьюшка! – продолжал человек в шинели и папахе. А у Дуни дух занялся. Это же, наверное, тот самый чрезвычайный комиссар из Петрограда, Боровиков, про которого со злобой говорил инженер Грива?

– Боженька! Я, я – не Дарьюшка, не Дарьюшка! Нету больше Дарьюшки! Нету! Она утопилась, – зачастила Дуня, и слезы покатились по ее щекам, освобождая сердце от тяжести. – А вы обознались. Не Дарьюшка я, нет, сестра Дарьюшки. Евдокией меня звать… Евдокия Елизаровна. Я только что приехала в Минусинск, спешила повидаться с Дарьюшкой – столько лет не виделись! Из Петрограда я…

Вокруг них собрались зеваки – глазеют, слушают. Человек в шинели молча взял Дуню под руку, и она пошла с ним на другую сторону улицы.

– Дарьюшка утопилась?! Что-то невероятное, – растерянно проговорил он, приглядываясь к Евдокии Елизаровне. – Я утром выехал из Белой Елани – ничего подобного не было. Ничего подобного!

– Если бы это было неправдой! – печально и горько сказала Дуня. – Завтра поеду туда и все узнаю.

Тимофею морозно, знобко и жутко. Внутри как будто что-то оборвалось. Утопилась Дарьюшка? Сегодня утром? Да как это могло случиться? Он же видел ее, когда выехал в кошеве из ограды старого Зыряна. Видел же! Она шла серединою улицы, посмотрела на него странным, отчужденным взглядом и, опустив голову, посторонилась от кошевы. И он, Тимофей, проехал мимо…

Ной тем временем ждал Дуню в доме ее двоюродного дяди, Василия Кирилловича Юскова, известного книголюба, владельца винного и пивоваренного заводов. Он был единственным сыном Кириллы Михайловича, который вопреки матери, Ефимии Аввакумовны, избрал для себя военную карьеру, дослужился до звания казачьего полковника и трагически погиб во время Японской войны под Мукденом.

Как и отец, Василий Кириллович тоже закончил высшую школу казачьих офицеров, был командиром Минусинского дивизиона, но при подавлении восстания красноярских рабочих в 1905 году подал рапорт об отставке, мотивируя действия атамана Енисейского войска Меллер-Закомельского как непозволительные для казачьей чести.

В его двухэтажном доме в Минусинске частенько снимали комнаты политссыльные, и до прошлого года проживали здесь Ада Павловна Лебедева и Григорий Спиридонович Вейнбаум. Будучи человеком начитанным, Василий Кириллович иногда вступал в споры с политиками, цитируя Гегеля, Шопенгауэра, Фейербаха и Плеханова, книги которых он доставал, что называется, «из-под земли». Кроме книг, Василий Кириллович собрал знатную коллекцию ртутных и механических барометров, которыми завешал всю свою просторную спальню. Погоду же он предугадывал не по ста барометрам, а по собственному ревматизму.

Дом, в котором жил Василий Кириллович с бездетною супругою Марией Власовной, из рода мещан Ковригиных, был построен Михайлом Даниловичем Юсковым – мужем Ефимии Аввакумовны, и здесь один раз побывал беглый каторжник Мокей Филаретыч Боровиков, перед тем как уйти на «поиски золотого фарта» в Урянхай, где опознан был урядником пограничного казачьего взвода.

Сама бабка Ефимия, переезжая от внука к внуку или от правнучки к правнучке, часто наезжала к Василию Кирилловичу.

Дунюшка, не успев обопнуться у дяди, убежала к доктору Гриве на Тагарский остров, оставив Ноя в просторной гостиной, даже путем не представив его Василию Кирилловичу – «сами познакомитесь».

Гостиная, с тремя полукруглыми окнами в улицу и двумя в ограду, заставлена была тяжелой старинной мебелью: резной буфет из черного дерева, массивный стол, такие же массивные черные стулья с высокими спинками, широченный диван с плюшевыми подушечками, на котором отдыхал Ной, поставив шашку в угол на диван вместе с фронтовым карабином. В простенке между окон в ограду стояли большие часы с эмалевым циферблатом и тремя медными гирями. Рядом с Ноем лениво развалился рыжий ангорский кот. Ной попробовал погладить его и тут же был поцарапан.

– Не трожьте разбойника, – сказал Василий Кириллович, сидя в глубоком кресле у двери в соседнюю комнату. – Вот ведь животное, скажите на милость! Живет у нас полгода, и чтоб потерпеть чужую руку, спаси бог! Привезла его племянница из Красноярска. Учительствует здесь в школе. У, зверь ангорский!