переменчивой фортуны. В обустроенном подмосковном имении Кайнарджи Румянцев почти не появлялся: его убежище — подалее от конкурентов, в Вишенках, в Ташани, на земле малороссийской.

Ещё и весной 1776 года Румянцев видел в Потёмкине своего человека и даже пытался воспользоваться его возросшим до небес влиянием. Так, он писал сыну: «Граф Михаила Петрович! Петр Васильевич отдаст Вам сие, и может быть, и еще два, одно к Государыне, а другое к графу Григорию Александровичу. Они, по содержанию, касаются моих владений; и вы, коли изберет он приличнее отдать Вам для вручения Графу Григорию Александровичу, скажите, что я оные Вам адресовал, а попросите его именем моим о свершении полезном и скорейшем, во избежание следствий разорительных, кои терпеть буду я должен, если сие не примет желаемого и скорого окончания. Благодарю при том за уведомления, к особливому моему удовольствию, о Вашем благополучном пребывании, буду, как всегда, к Вам с искреннею любовию».

Между тем, звезда Потёмкина поднималась всё выше. Румянцев ревновал мучительно, хотя никогда не стремился к альковному успеху в отношениях с монархиней. То была ревность не кавалера, но стратега.

Но Румянцеву всегда хватало дипломатических талантов, чтобы скрывать эмоции… С Потёмкиным он держался, как старый добрый товарищ. Пётр Александрович вообще был способным лицедеем — а когда ему надоедало притворяться, он просто исчезал, даже не утруждая себя сочинением предлогов.

Подписание Кучук-Кайнарджийского мира

Он ещё умел сочинять велеречивые и в то же время приятельские письма недавнему своему выдвиженцу: «В предыдущем моем, мой Вселюбезнейший Друг, я тебе сказал, что, уклоняясь от звуку и гуку городского, удалился я на уединение; но сие не так отдалено, чтоб меня не сыскали мои близкие. Причиною сего моего к тебе — Александр Васильевич Салтыков, много меня одолживший своими услугами к моей матери; и ты мне, став посредником и надеждою окончания его весьма резонабельного искания, сделаешь наичувствительнейшее одолжение. Покажи, мой Милостивый граф, свое пособие сему человеку, доложив прозьбу его Государыне, а я все, что от тебя для него будет, прииму на счет свой.

Моим желаниям всегда противустоят разные препоны; я уже собирался ехать отсель, но была столь великая стужа, что с нуждою мог я только сидеть в избе, не выходя ни ногой из оной. Теперь стало полегче, однако вместо того новая преграда, с сильным ветром бывшая более суток метелица, поделала на всех полях престрашные горы, и такие, что уже вовсе нет удобности двинуться о места. Я потому, в ожидании лучших дней, поживу еще несколько, а после, хотя в самой вещи и печально, от стужи к теплу предприму свои меры. Но где бы я ни был, сохраню везде непреложно то истинное мое почтение и беспредельную преданность, с которыми во все дни жизни буду сердцем и душей преданнейшим и всепокорным слугою».

Они ещё повоюют вместе. После Кучук-Кайнарджийского мира Потёмкин разубедит императрицу награждать его Георгием 1-й степени: слишком велико было уважение к этому ордену, а генеральных баталий Потёмкин не выигрывал. Он удовлетворился заслуженным Егорием 2-й степени и надеялся, что главные его победы впереди.

Глава пятая

Осень победителя

Пари — и с высоты твоей

По мракам смутного эфира

Громовой пролети струей

И, опочив на лоне мира,

Возвесели еще царя. —

Простри твой поздный блеск

в народе,

Как отдает свой долг природе

Румяна вечера заря.

Г. Р. Державин

Сераскир, а не визирь

В первые годы после Кучук-Кайнарджийского торжества Румянцеву пришлось бывать в Петербурге чаще, чем привык, чем желал, хотя своей епархией и отдушиной в мирное время он по-прежнему считал Малороссию. Он и к украинским делам теперь относился без былого рвения.

К середине 1780-х нельзя было скрыть: фельдмаршал постарел. Грузный, одышливый, уже не стремительный в движениях… Мысль по-прежнему искрилась в его глазах, но исчезло желание действовать, как будто полководец утолил жажду побед.

«Фельдмаршала вижу часто, ездя к нему. Он еще непохож на обыкновенных стариков; но против Румянцева он чувствительно изменился. В рассуждении заслуг и своей славы он бессмертен, а по своему теперешнему положению властно как бы он умер», — писал Завадовский, приезжавший к своему благодетелю в Вишенки. Словечко найдено… «Как бы умер»… «Впрочем, бодрее он духом, нежели в лучшее свое время, даже до того, что говорит часто правду, несмотря на людей случайных», — добавляет граф. Да потому и отбросил Румянцев дипломатию, что уже не стремился к власти и даже разочаровался в политике. Хотя и послеживал, конечно, за будущим театром военных действий. А Завадовский (как и Безбородко, как и Воронцовы) всё не терял надежд на новое возвышение графа Задунайского. «Орлам случается и ниже кур спускаться», — эту басню Крылова можно применить к годам, когда Румянцев, после невиданных триумфов, оказался в империи на вторых ролях.

Пётр Завадовский

После Кучук-Кайнарджийского мира Россия наступала на Османскую империю планомерно и неотразимо. Дипломатия Потёмкина работала на полную мощность. Румянцев участвовал в присоединении Крыма — и именно тогда его отношения с будущим князем Таврическим обострились.

На грузинском направлении речь шла о спасении православного народа, с древности связанного с судьбами Руси. Царь Ираклий сделал ставку на союз с Россией — и не прогадал. Для турок Георгиевский трактат, по которому Картлийско-Кахетинское царство перешло под протекторат России, был пощёчиной. Русский посланник в Константинополе Булгаков прямо потребовал от Порты не тревожить границы царя грузинского…

Вторая екатерининская русско-турецкая война… В летописи славы русского оружия не найти более ярких страниц. Сопоставимые — бывали, конечно, но более ярких и представить нельзя.

Верный соглядатай Румянцева в столицах — Пётр Завадовский — в подробностях пересказывал обстоятельства, о которых малороссийский затворник не знал: «Мы пугали турок, они готовились — и нам нечаянно войну объявили. Император [Иосиф II] за нас противу их, наверно, воевать станет. Происшествие сие здесь никого не потревожило. Соделанные успехи орудием, в Ваших руках бывшим, подкрепляют надежду. Участие чужих дворов еще теперь закрыто, разве в течение его узнаем. Всякая война ненадежна, но обороняться есть необходимость, а оная приключилась в голодный год. Наветы с достоинствами всегда неразлучны. Ежели есть злословящие, то напротив вся Россия — проповедник Ваших добродетелей и заслуг. Общее желание, чтоб Господь укрепил Ваши силы в этом нужном случае для отечественного блага. Не судите по первым видам; на