От очередного удара я вылетел на балкон и больно приложился головой о перила. Доктор бил медленно, со знанием дела, никуда не торопясь. Моя одежда и я сам были в крови, кровь забрызгала и почти все пространство кабинета. Оставалось удивляться, откуда во мне столько крови.

Ноги уже еле держали, но я все же попытался поднять руки в боевую стойку. Слегка покачиваясь, я ждал Глухарева.

— Сдавайся, — миролюбиво предложил доктор, выйдя на балкон. — Я оставлю тебе жизнь.

Предложение было очень заманчивым, и, возможно, я бы его принял, если бы мог сказать хоть слово. Но разбитые губы и вывихнутая челюсть спасли меня от позора. Даже не знаю, был ли я в тот момент этому рад.

Заметив, что я медлю с ответом, и восприняв это как отказ, Глухарев вздохнул:

— Нет так нет. Жаль, ты был смышленым парнем.

Нет ничего неприятнее, чем когда о тебе говорят в прошедшем времени, а ты как назло еще жив.

Глухарев пригнулся, готовясь к последнему броску. Его верхняя губа приподнялась, обнажив острые, как бритва, клыки, нацелившиеся на мое горло. Я вяло подумал, как же он собирается меня укусить, ведь его жизненное кредо — не пить человеческую кровь? Или, может, для врагов он делает исключение? Поразительно, о каких мелочах начинаешь думать, будучи на волоске от гибели.

Между тем доктор оттолкнулся от пола и полетел вперед, прямо к моей незащищенной шее. Но за секунду до того, как его челюсти сомкнулись на моем горле, что-то сбило его с курса. Черная тень появилась откуда-то у меня из-за спины (это было странно, так как прямо за мной балкон заканчивался) и опрокинула Глухарева на пол. Поднялся невообразимый шум: доктор визжал от боли, а Эмми — конечно, это была она — рычала, не переставая наносить удары.

Что ни говорите, а вампир, питающейся свежей кровью, полной полезными веществами и витаминами, куда сильнее того, кто заменяет ее суррогатом. Так что победа Эмми была закономерной и неизбежной. Я нисколько в ней не сомневался, поэтому позволил себе присесть и немного отдохнуть. Тем более что раны заживали уже куда хуже. Вероятно, зелье теряло силу.

Я не видел конца боя, так как он происходил уже в кабинете, и плотные шторы не позволяли рассмотреть все как следует, а сил на то, чтобы подняться или хотя бы отодвинуть их, не было. Спустя какое-то время вскрики и другие шумы стихли, и я застыл в ожидании. К тому моменту апатия начала понемногу спадать, и во мне, наконец, проснулась тревога за Амаранту.

С трудом поднявшись на ноги, я отогнул занавесь и прошел в кабинет. Казалось, в нем похозяйничал маленький тайфун. Вся мебель перевернута вверх дном, вещи и книги валялись где ни попадя, даже картины и то содраны со стен.

Среди всего этого беспорядка, щедро сдобренного кровью, как минимум половина из которой была моей, я заметил худенькую фигуру Эмми. Она склонилась над чем-то, лежащим на полу, и выглядела вполне невинно. Если бы я не знал ее так хорошо, то в жизни бы не поверил, что эта миниатюрная брюнетка способна такое натворить.

— Ты как? — спросила Эмми, заметив, что я выбрался с балкона.

— Уже лучше.

Я подошел к ней и тоже посмотрел на пол. Между спинкой кресла и ножкой от дивана лежал Глухарев. Его руки были раскинув в стороны, горло разодрано, множество рваных ран покрывали щуплое тело. Кровь все еще продолжала течь, образуя на полу огромное озеро.

— Его надо сжечь, — деловито заметила Эмми.

Я понимал, что это никакая не жестокость, просто с вампиром никогда нельзя быть уверенным, что он окончательно мертв. Единственный способ обезопасить себя — это сжечь труп. Только в этом случае можно успокоиться.

А у нас есть бензин? — спросил я равнодушно.

Найдем. — Эмми пожала плечами и направилась к лестнице, ведущей на первый этаж.

Уже в дверях она остановилась и обернулась ко мне:

— Ты идешь? — Девушка внимательно посмотрела на меня.

Не желая ее разочаровывать, я пошел следом. Случившееся казалось одной трагической ошибкой. Ведь, по сути, мы находились в одном лагере с Глухаревым, боролись против одного врага. Так почему же мы не сумели договориться? Неужели наши методы настолько разнились, что нам никогда не удалось бы найти общий язык? Я чувствовал, что часть вины за произошедшее лежит на моих плечах. Жаль, что столько невинных ребят погибло и еще погибнет от наших рук. Что же это за мир такой, где сторонники одной идеи не могут объединиться? И есть ли у нас шанс победить, если мы собираемся и впредь убивать друг друга?

Все эти вопросы вертелись в голове, пока мы не вышли на улицу. То, что там творилось, лишь способствовало моим невеселым размышлениям. Небольшую площадку перед домом сплошь усеивали тела, кровь чуть ли не рекой текла мимо нас. Где-то посреди всего этого кошмара копошился мой брат. Насколько я мог судить, он выискивал среди дампиров тех, что еще были живы, и исправлял этот досадный промах. Вдруг мы сами по-казались мне такими же кровожадными и безжалостными убийцами, как и наши противники. Может, и с нами однажды поступят так же, и при этом искренне считая, что делают это для спасения мира?

Дима помахал мне рукой, и я поднял свою в знак приветствия и того, что со мной все в порядке. Не знаю, где была Эмми, пока я стоял на крыльце, наблюдая за действиями брата. Неожиданно я почувствовал ее руку в своей.

— Пошли. Здесь нам больше делать нечего. — Она потянула меня за собой.

Обернувшись, я увидел, что здание уже пылает. То здесь, то там прорывались языки пламени. Еще немного, и дом превратится в гигантский костер.

Обратно мы ехали в подавленном настроении. По крайней мере я. Дима же, наоборот, пребывал в полном восторге от того, как мы провели вечер; он все время повторял, что еще полон сил и готов к новым свершениям. Эмми молчала, хмуро поглядывая на меня. Она чувствовала: со мной что-то не так.

В одном брат был прав: действие зелья еще не закончилось. Я ощущал в себе силу, которую оно давало. С одной стороны, хотелось, чтобы это как можно скорее завершилось, и я бы смог позабыть о случившемся, как о страшном сне. Но с другой — пока в моих венах течет кровь Эмми, я могу находиться настолько близко к ней, насколько пожелаю. Именно ночь, проведенная в ее объятиях, помогла мне сохранить рассудок и самообладание, а также смириться с тем, что мы натворили.

Я жил Амарантой, дышал ею, впитывал ее кожей. Можно ли было желать чего-то большего?

Странное дело, еще вчера, возвращаясь домой с ночной охоты на дампиров, я чувствовал себя разбитым. Казалось, мы совершили непростительное злодеяние, убив тех, кто пытался, пусть и не самыми лучшими методами, спасти наш мир. Но уже на следующий день, когда утренний ветерок всколыхнул шторы на окне, а в моих объятиях лежала самая прекрасная девушка на планете Земля, мне вдруг подумалось, что все не так уж плохо. Жизнь продолжается, она идет своим чередом, и это здорово и страшно одновременно. Ведь однажды она точно так же пойдет дальше, но уже без меня.