Обе квартиры, Кудияровой и Резниковой, на последнем, пятомэтаже. У окна Кудияровой расположена пожарная лестница. При желании можновыбраться из квартиры через окно, спуститься вниз по лестнице. И на крышу можноподняться.

А возле окна Резниковой проходит водосточная труба,прикрепленная к стене довольно крепкими жестяными перекладинами. Тот же эффект.Хочешь – спускайся вниз, хочешь – на крышу. Если очень надо, то из однойквартиры в другую можно попасть минут за пять, не касаясь земли и не мозоляглаза соседям в общем коридоре. Снизу тоже вряд ли кто-то тебя заметит. Стенадома, где расположены оба окна, выходит на пустырь, на котором раскинуласьмноголетняя, вялотекущая стройка. Ночью, тем более после праздников, там небыло ни души.

В голове капитана Леонтьева прокручивались все новыеварианты, и каждый следующий казался глупее предыдущего. В таких случаяхкапитан утешал себя словами великого Шерлока Холмса: в расследовании преступленияесть один метод, который не подведет. Когда ты исключишь все невозможныеобъяснения, то, что останется, и будет ответом на вопрос, как бы дико оно низвучало.

* * *

Григорий Петрович услышал ровный, спокойный голос жены втелефонной трубке, и ему стало немного легче.

– Как ты себя чувствуешь, Ника?

– Все нормально, Гриша. Ты прости меня, я поступилапо-хамски. Сбежала, ничего тебе не сказала. Спасибо, что прислал машину ваэропорт.

– Это ты меня прости. Я просто слишком занят сейчас своимипроблемами. Я понимаю, после того, что произошло, ты не можешь как ни в чем небывало пить шампанское на банкете. Когда ты собираешься вернуться? Сразу послепохорон? Или планируешь еще задержаться в Москве?

– Пока не знаю. Я позвоню.

– Тебе не одиноко в пустой квартире? Она хотела ответить: «Яне одна. У меня здесь Зинуля Резникова. Помнишь ее?» Но вместо этогопроизнесла:

– Нет, Гришенька. Как раз наоборот. Мне лучше сейчас побытьодной.

– Да, конечно… Я тебя очень люблю, Ника. Я уже соскучился.

– Ну, тебе сейчас некогда скучать.

Они нежно попрощались. Перед ней на журнальном столикележала свежая газета. Ежедневная московская газетенка, типичная «желтаяпресса». Вчера в аэропорту к ней привязался корреспондент. Она увидела у негона куртке пластиковую карточку с названием газетенки и отказалась даватьинтервью, но не сумела скрыться от наглой фотокамеры.

Еще в самолете Зинуля спросила, нельзя ли ей поехать изаэропорта не к своей маме, а к Нике. Там ведь нет никого, а у мамы как-тосовсем уж Зинуле тошно, ведь конурка-то сгорела, и, сколько еще придется жить смамой, неизвестно, так что, если есть возможность хотя бы немного, хотя бы паруночей переночевать у Ники, Зинуля была бы ужасно рада. Тем более не виделисьони восемь лет, тем более горе такое. Общее их с Никой горе.

– Ночуй, живи. Гриша вряд ли прилетит в ближайшее время.

Когда самолет сел, Ника увидела в иллюминатор, как вслед затрапом подъезжает серый «Мерседес».

– Это за мной. Наверное, будет лучше, если ты до моего домадоедешь на такси.

Зинуля не возражала и даже ни одного вопроса не задала.Почему-то для обеих само собой разумелось, что Гриша не должен знать об ихвстрече.

Зинуля взяла деньги, записала адрес. Однако получилось так,что из самолета они вышли вместе и тут же нарвались на репортеришку с камерой.Каким-то образом он умудрился продраться сквозь толпу на трапе, подскочил почтивплотную, не обращая внимания на сутолоку, крики стюардесс и пассажиров, сунулей свой микрофончик буквально в рот.

– Вероника Сергеевна, почему вы так спешно улетели в Москву?Чем объяснить ваш побег с инаугурации? У вас с мужем произошел серьезныйконфликт? Повлияла ли предвыборная кампания на вашу семейную жизнь?

– Ну, дают ребята! – покачала головой Зинуля. – Совсемозверели!

– Уйдите, отойдите от меня! – – Ника отвернулась, закрылалицо, попыталась быстро обойти наглого репортеришку. И уже почти как к роднымбросилась навстречу Костику со Стасиком, двум охранникам, которые встречали еена «Мерседесе». А репортеришко все-таки успел щелкнуть ее пару раз.

Несомненно, Костик и Стасик уже подробно доложили Грише, скем она вышла из самолета. Однако мало ли с кем? Может, в самолете ипознакомились. Зинуля ведь им не представилась, быстро прошмыгнула, словно онис Никой вовсе незнакомы, и исчезла, подхваченная каким-то резвым таксистом.

Рано утром Ника не поленилась сбегать в ближайший киоск.Разглядывая собственный снимок, она думала о том, что наверняка этот же номер лежитсейчас на столе перед ее мужем. И теперь он знает, что в Москву она прилетелавместе с 3инулей Резниковой. Более того, он должен догадаться, что в больницу вСинедольске к ней заявилась не просто случайная пациентка, а именно Зинуля.

Если бы он задал прямой вопрос, она бы ответила, рассказалавсе как есть и даже про анонимки. Но он не спросил. И она не стала ничегорассказывать. В конце концов, это совершенно не телефонный разговор.

А почему, собственно? Ведь по телефону врать значительнолегче. Ей, во всяком случае. Грише уже все равно. Он умеет это делать, глядя вглаза прямо, честно, с такой глубокой любовью и нежностью, что сразу хочетсястать доверчивой дурочкой.

Когда ей было двадцать и она впервые поймала, почувствовалаэтот особенный Гришкин взгляд, всего лишь усмехнулась про себя: «Нравлюсь ятебе? Да, уже заметила. Очень нравлюсь. Это, конечно, приятно, но что дальше?»

Дальше быть ничего не могло. Она с пятнадцати лет любилаНикиту Ракитина. И он ее любил. Но обычной семейной жизни не получалось.

Она видела, как рассыпаются прахом самые романтическиеотношения, стоит только людям поселиться вместе. На юных влюбленныхнаваливается всей своей свинской тяжестью нудный, неустроенный быт, кастрюлигремят, картошка подгорает, воняет луком и дешевым стиральным порошком, нехватает денег, и какая уж тут возвышенная любовь?

Ему слишком часто хотелось остаться в одиночестве, чтобыписать, а она слишком щепетильна была и боялась помешать. У нее перед глазамистояло собственное детство, отец с матерью, и больше всего на свете Никабоялась стать виноватой в творческом кризисе. Никита работал очень много,кризисы у него случались крайне редко и объяснялись простой усталостью, а некакими-то запредельными неодолимыми причинами. Он легко с ними справлялся ивиноватых не искал, но Ника все равно боялась.

Довольно долго их отношения оставались вечным праздником,без всякой там картошки, стирального порошка. Но так не бывает. Избалованныйдонельзя мамой, бабушкой и няней, Никита вообще плохо представлял себе, чтотакое повседневный быт. Ника представляла это значительно лучше, и боялась,боялась, толком не зная сама, чего же именно.