Но и это тоже было пока пустяками. Ника не забывала отделятьзерна от плевел.

После окончания института она работала на «Скорой»,постоянно сталкивалась с болью, грязью, скотской жестокостью. Иногда послесуточного дежурства ей хотелось уткнуться в чье-то теплое надежное плечо ипобыть немного маленькой, слабенькой, защищенной от холодного злого мира. НоНикиты рядом не оказывалось, или он писал, закрывшись в комнате, а Гришкинотеплое плечо всегда было к ее услугам.

И вот однажды, впервые в жизни, между ею и Никитой произошлажесточайшая ссора. Даже сейчас, через многие годы, не хотела Ника вспоминать,как и почему они с Никитой расстались. Оба были не правы, и формальный поводоказался настолько грязным, что не давал возможности спокойно все выяснить,обсудить. Говорить об этом было все равно что ступать босой ногой в дерьмо.

Ника ушла, не сказав ни слова. Никита не счел нужнымоправдываться. Разумеется, рядом с Никой тут же оказался Гришка, как рояль изстарого анекдота, который случайно стоял в кустах.

– Мало тебе творческих метаний твоих родителей? У тебя ведьне было детства. И молодости не будет. Хватит с тебя гениев, – говорил разумныйГришаня, вытирая ей слезы. – Ты навсегда останешься бесплатным приложением кего таланту, к его славе. Ты станешь частью его кухни, в прямом и переносномсмысле. Ты будешь его кормить, обстирывать, таскать тяжелые сумки. Твоичувства, мысли, твои привычки он будет наблюдать и переносить на бумагу. Емувсе равно, кто рядом. Он живет только для себя, для своего творчества. Для неголюди всего лишь потенциальные персонажи либо слушатели. Ты будешь виновата вего творческих кризисах, когда кризис сменится вдохновенной работой, ты будешьмешать ему творить. А потом ему понадобится новый объект для художественныхнаблюдений.

Гришка впервые так разговорился. Ника слушала и не верила,проклинала себя, что слушает, и злилась на Никиту. Ужас был в том, что все этислова она могла бы сказать сама себе, но не решалась. Гришка просто и ясноформулировал все ее подсознательные страхи и накопившиеся обиды.

Никита не звонил, не появлялся, а она между тем тяжелозаболела. У нее начался бронхит, температура прыгала от тридцати шести дотридцати девяти, кашель не давал уснуть. Гриша был все время рядом, поил ее сложечки грейпфрутовым соком с медом, убирал квартиру, как заправскаядомохозяйка.

Он оставался ночевать, скромненько спал в соседней комнате,на старом диване с торчащими, как рахметовские гвозди, пружинами. Иногда срединочи Ника открывала глаза и видела его рядом, он присаживался на край кровати,клал ладонь ей на лоб, поправлял одеяло, спрашивал, не хочет ли пить, как себячувствует и не будет ли возражать, если он просто посидит рядышком, совсемнемного, потому что ему не спится.

Она не возражала. Она была очень ему благодарна. Она сама незаметила, как привязалась – еще не к нему, не к Гришке Русову лично, но к еготихому теплому присутствию в ее жизни, и постепенно стала понимать, что безГришки жилось бы ей на свете значительно неуютней, особенно сейчас, послежуткой, леденящей душу ссоры с Никитой. Ведь никого не было вокруг, ни мамы спапой, ни бабушки с дедушкой. Единственная близкая подруга Зинуля, как на грех,завязла по уши в очередном сложном романе (на этот раз предметом страсти явилсякакой-то гениальный скульптор-авангардист из Чувашии). Коллеги и бывшиесокурсники не в счет, с ними было только приятельство, не более. Асупергероиней, способной преодолевать все жизненные трудности в одиночку, Никаникогда не была.

Гришкина ладонь со лба соскальзывала на щеку, губы касалисьшеи и шептали, что температура упала, а кашля сегодня почти не было. Никауспела привыкнуть к его рукам, губам, к его запаху, к теплому дыханию и невозразила даже тогда, когда он тихо, деловито шмыгнул к ней под одеяло ипрошептал:

– Все… прости, не могу больше… очень люблю… с ума схожу.

Потом было чувство легкости и пустоты, надо сказать,немножко тошное чувство, как будто укачало в транспорте.

Никита, как выяснилось позже, уехал в командировку вЗаполярье, писать серию очерков о военных моряках. Вернувшись, сразу примчалсяк ней, но она не желала его видеть и сказала, что все кончено, теперь ужеточно, навсегда.

А потом она узнала, что женщина по имени Галина, роскошнаябрюнетка, бывшая сокурсница Гриши по психфаку университета, ждет от НикитыРакитина ребенка. Ей даже сообщили, какой у этой Галины срок, и получалось, чтопосле трагической ссоры, пока она лежала с высоченной температурой изахлебывалась кашлем, ее милый, драгоценный Никитушка даром времени не терял.

Она плакала в подушку, понимая, что все не правильно, все нетак. Она почти физически ощущала, как ломается хребет ее судьбы, всей еебудущей жизни, и треск стоял в ушах. Но ни за что на свете она не сделала бысама первого шага, не могла снять трубку и позвонить, более того, если звонилНикита, отвечала сквозь зубы, проклиная свой ледяной фальшивый тон. У самой вседрожало внутри, коленки подгибались от слабости, а с губ между тем срывалисьчужие, злые, ехидные слова. – Нам с тобой пора бы расписаться, – повторялГришка.

– Да, конечно…

С Никитой они были обвенчаны, но до загса так и не дошли заэти годы, а потому никакого развода не требовалось. Однако она все тянула исказала Русову свое окончательное «да» лишь после того, как узнала, чтобеременна. Ребенок был Гришкин.

А женщина по имени Галина давно уже успела родить девочку.Никитину дочь. Ника поняла, что все действительно кончено.

С Гришей у них получилась нормальная, здоровая семья. Онделал чиновничью карьеру, зарабатывал деньги, нес все в дом, вил гнездо, былзамечательным отцом для маленького Митюши. Никаких претензий к Грише у нее небыло. Совершенно никаких. Идеальный муж. За ним как за каменной стеной.

Он смотрел на нее все так же нежно, он вникал во все еепроблемы, знал размер обуви и одежды, знал, какими кремами и шампунями онапользуется, если ездил за границу по своим чиновничьим делам, то всегдапривозил для сына и для нее множество вещей, не просто дорогих и красивых, атолковых, нужных. Он никогда не ошибался в том, что касалось бытовой стороныжизни, такой сложной и нудной, и Ника много раз говорила себе, что если быосталась с Никитой, то все это свалилось бы на ее плечи. Вряд ли сумела бы оназащитить кандидатскую, вряд ли имела бы возможность так много и плодотворноработать в Институте Склифосовского.

Года через три она случайно узнала, что Гришка иногдапотихоньку ей изменяет со своей секретаршей. Но отнеслась к этому удивительноспокойно. Не было ревности, и даже обиды не было.

Никиту она ревновала страшно, без всякого повода, а Гришкунет, хотя повод был. Никите достаточно было взглянуть на какое-нибудьсимпатичное личико, и все у нее переворачивалось внутри, а Гришка иногдавозвращался под утро, благоухал чужими духами, и ничего. Подумаешь? Какойчиновник не балуется иногда со своей секретаршей?