– Конечно уверена. Тогда я видела его в последний раз.

– А что случилось с телом Лауры?

– Не знаю. Мы никогда об этом не говорили. Отец все уладил – это все, что мне известно.

– Все уладил… Не этим ли он занимался всю свою жизнь? Улаживал проблемы и наводил порядок.

Мы вышли из теплицы.

Она плотнее запахнула плащ и спросила:

– И все-таки, мистер Кобб, почему вы сюда приехали?

– Хотел узнать правду. Ту, которую Джош никогда не узнает. Эта правда могла бы его освободить.

– Правда – очень тяжелое слово. Вы знаете, каково это – проснуться от кошмара и увидеть все детали своего сна в реальности? Под конец уже перестаешь понимать разницу между сном и реальной жизнью.

– Я понимаю, о чем вы говорите.

– Нет, это вам так только кажется. Я даже не уверена, действительно ли помню события той ночи, или мои воспоминания – это обрывки ночных кошмаров.

Легкий ветер растрепал ее волосы. Я подумал о Лукасе Дюшане, который сидел в своем кресле-каталке у камина. Они навсегда остались с ней в этом доме, как два доисторических насекомых в куске янтаря.

Когда мы подошли к парадной лестнице, она сделала глубокий вдох и кивнула в сторону дома:

– Это место не было моим убежищем. Мне пришлось запереться и выбросить ключи. Всю свою жизнь я прожила как призрак. Вернувшись из Швейцарии, я три года не выходила из своей комнаты. Можете представить, каково это? Мать меня поедом ела за то, что я сделала, и так никогда меня и не простила… Можете быть уверены, я понесла свою долю наказания. Но я рада, что у меня есть возможность ухаживать за отцом. Было бы несправедливо, если бы такой человек закончил свою жизнь в доме престарелых, в окружении чужих людей.

– А вам когда-нибудь хотелось узнать о нем правду?

– Я всегда знала правду о нем, мистер Кобб. И что теперь будет?

– Ничего. Я полагаю, все получили свое.

– Вы пойдете в полицию?

– Я не работаю на полицию.

– Значит, все здесь и закончится?

– Нет, я так не думаю. Такое никогда не заканчивается. Но я исполнил свое обещание.

Не знаю, как долго мы проговорили. Потом я зашел в дом за курткой с портфелем и попрощался с Симоной. Когда я уходил, она неподвижно стояла на пороге. При слабом солнечном свете она напоминала сломанную игрушку.

Особняк Дюшанов стоял в такой глуши, что я целых двадцать минут шел по мощеной дороге, прежде чем увидел наконец автозаправку и уже оттуда вызвал такси. Небо потемнело, начался дождь. Я ощущал груз этой истории, как мельничный жернов на собственной шее.

Мне вспомнилась сука, которая выбирала – какого из своих щенков вынести из огня. Я представил, как Лукас Дюшан, тогда еще сильный мужчина, слушает, что говорит ему его драгоценная дочь. Как он принимает решение сделать то, что должен, потому что главное для него – спасти свою любимицу.

Мы все когда-то делаем выбор, а потом всю жизнь пожинаем его плоды. Джош решил бежать, чтобы выжить: он был слишком молод для понимания, что жизнь и выживание – не одно и то же. И нет таких стен и замков на дверях, которые могут спасти тебя от собственной памяти.

Я тоже не мог забыть момент, когда незнакомый голос в телефонной трубке сказал мне:

– Доктор Кобб? Доброе утро, сэр, простите за беспокойство, это касается одной вашей бывшей пациентки…

Я тогда сразу понял, о ком идет речь и что новость, которую мне сообщат в ближайшие несколько секунд, навсегда разобьет мне сердце.

Говорят, время лечит. Это не так. Когда с тобой случается что-то по-настоящему плохое, время просто разделяется на два разных потока. В одном ты продолжаешь жить, – по крайней мере, внешне это выглядит именно так. А в другом есть только этот конкретный момент, и он обрушивается на тебя снова и снова.

Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, пять месяцев назад

Спустя несколько дней, когда я все еще пытался вернуться на правильный путь, я вдруг вспомнил, какой момент ускользнул от меня, когда я слушал аудиофайлы Джули.

«Он дал мне эту книгу, „Волны“. Вирджиния Вульф была его любимой писательницей, он постоянно ее цитировал. Думаю, он все ее книги знал наизусть…»

Тогда я перечитал последний параграф ее прощального письма: «Я помню цитату из твоей любимой книги: „Во мне не один простой человек, а множество сложных“».

Проверил в интернете. Это была цитата из книги Вирджинии Вульф «Волны». Но я никогда не был ее поклонником и никогда не обсуждал с Джули книги, за исключением «Божественной комедии».

Из наших разговоров мне мало что удалось узнать о бывшем парне Джули. Она только два или три раза назвала его по имени – Дэвид. Говорила, что незадолго до нашего знакомства у них была случайная интрижка. Ничего особенного. Просто спонтанный поступок, как она выразилась.

Сьюзан Дрессмэн позвонила мне два дня спустя, после Дня святого Патрика. Я проводил выходные дома в полном одиночестве, думал о том, что произошло, и писал длинный отчет в Управление профессионального медицинского поведения.

Отпустив пару шуточек, она перешла к делу.

– Все время думаю о нашей последней встрече. Я была чертовски зла на тебя, но потом поняла, что, возможно, была не права. Я смотрела тебе в глаза, слушала, как ты говоришь о Джули, и понимала: что бы я там ни думала, она действительно была тебе небезразлична.

– Нет, не так, я ее любил. Но ты была права, я допустил ошибку и теперь знаю, как должен поступить.

– Да, возможно, но…

Она умолкла. Мы оба ждали, кто заговорит первым. Первой была Сьюзан.

– Я тебе тогда наврала. Ты должен кое-что знать о Джули и ее прощальном письме. Письмо написано не тебе. Джули написала его Дэвиду Хислету, он сейчас живет в Детройте. Они были любовниками, но перед отъездом в Мичиган он ее бросил. Я знала правду, но не сказала, потому что злилась на тебя за то, что ты воспользовался ее положением. Во всяком случае, я так тогда думала и хотела тебя наказать. Поэтому я сказала ее родителям, что письмо написано тебе, чтобы они могли использовать его в качестве улики в будущем полицейском расследовании… Вот, собственно, о чем я хотела сказать. Да, я сегодня написала тебе письмо и послала в твой офис. Позвонила, чтобы убедиться, что ты практикуешь по тому же адресу и получишь его.

Я подтвердил, что адрес прежний и, поблагодарив Сьюзан, попрощался.

Письмо я получил в среду, но не стал его читать. Вместо этого я отослал в Управление профессионального медицинского поведения отчет, над которым работал все выходные.

Через два дня рано утром мне позвонил профессор Аткинс, который был заместителем председателя правления. Он был потрясен и растерян, не находил нужных слов. После того как я получил диплом, мы договорились, что будем встречаться время от времени, но не виделись уже несколько месяцев.