Шивон дёрнула плечами.

– Что было на самом деле? – давил холодный голос.

Ирландка раздражённо выдохнула:

– Ничего не было. Разве это важно? Тео кто-то убил, и его уже не вернёшь, ведь так?

У нас разом поползли брови.

– Нет ничего важнее человеческой жизни. Даже после того, как она оборвалась!

Голос Адама звучал колко, будто в окно задул нордический ветер.

– Значит, ничего не было? – осторожно спросила Агата.

– Права была мама, все мужики – трепачи!

Шивон развернулась к нам спиной, уставившись на портрет Диккенса на стене.

– Господи, какой дурой я была, что согласилась пойти с ним!

– Правду, Шивон! – надавил Адам.

Шивон неожиданно хихикнула.

– Я сама предложила эту тахту. Увидела её, когда обед носила папе. Ночью мы, как и собирались, пошли туда. Тео сказал, что у него для меня какой-то сюрприз, и вышел из сторожки. Через какое-то время появился этот кальмар, набросился… Он чуть меня не раздавил! У меня всё тело два дня отходило от боли и синяков!

– Что было потом?

– Он слез с меня и рассмеялся. Сказал, что это всё, чего я достойна. Что только лесное чудовище не побрезгует такой дешёвкой, как я. Он издевался надо мной! Затем исчез. И это вместо ночи пылкой любви, о которой я мечтала! Я долго плакала. Всю ночь прорыдала. И хотела отомстить.

Она будто только с портретом Диккенса разговаривала. До нас и нашей реакции ей не было никакого дела.

– Посмотрим, как он выкрутится, решила я, когда расскажу, что он меня изнасиловал. А разве это не так?! – крикнула Диккенсу девушка. – Разве он не надругался надо мной с этим своим… кальмаром? И должен был поплатиться!

Шивон так и не повернулась к нам, дождалась, пока мы отчалим. Там не только уши горели, думал я. Там должно было полыхать пунцовое зарево по всей хитрой мордашке.

Признаюсь, по дороге мне сильно хотелось подколоть моего севшего на мель приятеля, и я спросил:

– Малышка выросла в цене? Почём она теперь на твоём рынке?

Но Адам молчал весь обратный путь. И только в нашей комнате буркнул еле слышно:

– Она даже не понимает, что натворила…

Глава 24

Прощай, Фредди!

Весь день мы готовились к экзаменам, прерываясь на двухчасовую репетицию спектакля. Мэтью, слышали мы, в тяжёлом, но стабильном состоянии. Его роль императора отдали на редкость тоскливому дрыщу из «левых» зубрил. У нас родилось поверие о проклятии роли царя Диоклетиана.

В девять вечера я, вылощенный и напомаженный, благоухающий лосьоном, в выходных фланелевых брюках и банкетной сорочке, отправился через лес, чтобы, как выражается Адам, «пометать жемчуг перед падшими бабами».

Я не знал, положены ли тут дни траура, однако ничуть не удивился, когда в «Свином рыле» встретил утренние лица, что провожали в последний путь засранца Тео. Шляпки сменились кокетливыми причёсками, унылые оттенки твида – пёстрым шифоном, хлопком и крепом. Мои кошелёчки встрепенулись при виде меня. Маленькая площадочка для танцев пустовала.

Я подошёл к барной стойке и поздоровался с хозяином.

– Работы – непочатый край! – говорила со мной красная сальная рожа с тошнотворным клочком усов. – У нас в деревне похороны редки. А жаль, ведь это самые прибыльные дни. Толстопуз ваш, что из окна выпал – он точно жив? Жалко. В деревне все, кто мог, уже скопытились, а остальные мерзавцы живучие. Сделай-ка так, парень, чтоб эти ведьмы до утра изничтожили все мои запасы алкоголя! – Он посмеялся и отхаркнул в ведро под стойкой, затем налил мне в хайболл джин-тоника.

С неприятным чувством к самому себе я выпил напиток залпом.

– Полегче, жеребец! До утра дотянешь?

– Дотяну, – отрезал я.

Музыкальный бэнд в виде суховатой, но небывало экспрессивной для своего возраста пианистки и её внука, неплохо владеющего игрой на кларнете, грянул Frenesi. Привычным жестом я тронул бабочку, под провожающие женские взгляды двинул на пустой пятачок для танцев. По пути снял пиджак, говоря таким образом, что готов сегодня отключить мозг и пропотеть.

Далее ноги затевали разговор с ритмом клавиш, плечи флиртовали с мягким, но дерзким кларнетом. Взгляд растворялся, я ни на кого не смотрел. Кто посмелее, вставал и подходил. Так начинали капать мои полтора фунта. Неспешно, как вода по капле из ржавого крана. Медленно и неприятно. Следовало набраться терпения. Я старался концентрироваться на звоне падающих в мой стакан монет. От партнёрши могло разить, как от этой самой затхлой воды. В такие моменты я представлял маячивший на горизонте самолёт, а рядом – гневное лицо моего отца. Словно он смотрел в своё отражение и люто ненавидел себя.

В какой-то момент я понял, что танцую с миссис Гринджер. Она рассказывала про погибшего на фронте мужа и то, как ей не хватает его. Затем предлагала мне уйти с ней вместе из «Рыла». Она хотела показать мне металлическую коробочку с изображением королевы Мэри.

– Это всё, что осталось от моего Чарльза, – хрипела она мне в ухо горячим дыханием. – У нас у всех остались эти коробочки. Их после войны раздавали нашим солдатам. Чарльз умер спустя три месяца, как вернулся с фронта. И вот лежит у меня эта коробочка… Знаешь, что в ней?

Миссис Гринджер, обнимая меня за шею, пыталась сфокусировать взгляд, словно хотела заглянуть мне прямо в душу. Её глаза вдруг заблестели, нахлынувшие слёзы разлились чёрными струями по щекам.

– В ней рождественская открытка, а под ней – плитка шоколада, табак и маленький карандаш…

Она заревела, продолжая таять у меня в руках. Я понимал, что алкоголя в неё больше не влезет, и усадил на свободное место за одним из столиков.

– Ты очень похож на моего Чарльза, он был так же юн и свеж, когда мы познакомились…

Она висела на мне вместе с тяжёлыми неодобрительными взглядами. Меня заждались. Я отцепил горячие её руки со своих плеч и аккуратно сложил на столе. Миссис Гринджер уронила одну руку со стола, а вторую согнула и тут же умостила на неё растрёпанную, но по-молодому пылавшую бронзой, словно ещё полную надежд, го- лову.

Как только я развернулся, она схватила меня за рукав и потянула. Я присел перед ней на корточки. Меня поразило, что даже такое количество вина не смогло затопить её печали. Она никак не тонула, оставаясь на поверхности, как водомерка, хотела жить во что бы то ни стало. Глазные яблоки Ариадны закатились, уплыли. Помню, в школе один тип съел бешеную ягоду. Так его глаза потом всем классом искали, каждый по очереди открывал