покачивается, словно на качелях, но так и не совершив переворот вокруг своей оси, замирает. Я все равно не собиралась скрывать от мамы правду. Естественно, было бы куда лучше, если бы Малинка подождала до нашего приезда домой, а в идеале — до того как мы с мамой окажемся наедине, но и рвать на себе волосы в ужасе я не собираюсь.

А вот Максим, кажется, по-настоящему паникует. Громко сглатывает, заглушая тихую музыку из динамика и хрипло выдает:

— Это очень долгая и запутанная история.

— Которую мы обязательно обсудим дома. В тесном семейном кругу, — отрезаю четко, размышляя стоит ли добавить “без тебя” или он и сам поймет?

Мама открывает рот, чтобы что-то сказать, но я резко ее перебиваю и жалобно прошу:

— Потом, ладно?

Она кивает и лишь покрепче сжимает мою руку, одновременно поглаживая второй макушку Алины. Я готовлюсь к тому, что до конца поездки повиснет неловкая тяжелая пауза, но моя дочь, как всегда, спасает положение. Правда, в своеобразной манере, в сравнении с которой тишина кажется самым настоящим спасением. Потому что она в красках рассказывает бабушке о своем утреннике. И о роли Максима в нем, разумеется.

На маму больно смотреть. Она хмурится, пытаясь хоть как-то сопоставить известные ей факты в одну картинку, которая могла бы привести нас всех в эту точку — мы вчетвером в салоне автомобиля встречаем ее в аэропорту после триумфального детсадовского праздника. Но судя по ее выражению лица, выходит у нее довольно скверно. Она лишь продолжает лихорадочно метаться взглядом от меня к Максиму и даже Малинкин рассказ комментирует как-то невпопад.

В общем, к тому моменту, как Горский затаскивает огромный чемодан в нашу прихожую и рапортует о том, что ему нужно возвращаться в офис, мы все синхронно выдыхаем с облегчением. Кроме Малинки, естественно. Она, к счастью, так и не почувствовала всеобщего напряжения и поэтому вполне искренне интересуется присоединится ли он к нашему ужину вечером.

— Нет, солнышко, у Максима много работы. Мы обязательно запланируем встречу с ним на днях, но… не сегодня.

И возможно, не завтра. Не удивлюсь, если после прожигающих насквозь взглядов моей мамы, он мысленно бронирует билеты до Канады.

Ну а кто говорил, что будет легко, папа Максим?

— Рассказывай, милая, — мама аккуратно прикрывает за собой дверь в кухню и присаживается на диванчик.

— Заснула? — прикусываю губу, раздумывая с чего начать свой рассказ.

Казалось бы, у меня был весь вечер на то, чтобы составить хотя бы примерный план разговора, тем более, что Алина оккупировала бабушку и на меня практически не обращала внимание. Но тем не менее сейчас я с трудом могу подобрать слова. Как объяснить маме, что этот человек разбил мое сердце, но я все равно готова принять его в свою жизнь ради дочери?

Впрочем, возможно, ей и не придется ничего объяснять. Она всегда меня понимала. Даже будучи подростком я знала, что могу прийти к ней с любой проблемой и мама меня не осудит. Она не всегда одобряла мои действия, но никогда не критиковала.

Поэтому я решаю рассказать все как есть.

О событиях семилетней давности она и так в курсе, поэтому мне остается лишь кратко изложить последние несколько недель.

Ловлю себя на мысли, что невольно пытаюсь сгладить все острые углы и представить Максима в лучшем свете. Даже когда рассказываю ей о своем увольнении, умалчиваю о его грубых словах и лишь говорю, что он решил будто нам будет сложно работать вместе после всего, что произошло. А вот о том, что обещал оставить за нами льготную квартиру повествую с излишним энтузиазмом.

Тут же начинаю себя за это презирать, но мамина поддержка не дает мне раскиснуть окончательно.

— Все будет хорошо, детка, — успокаивает она меня, умудряясь одновременно поглаживать по голове и подливать чай в чашку. Мне кажется, у меня уже по венам течет заварка вместо крови. А еще печеньки. И конфеты. Глядя на гору фантиков мне даже становится безумно стыдно за то, что разрешила сегодня Малинке съесть всего три штучки.

— Он просто не знает тебя, Яра. Тогда, семь лет назад у него не было времени узнать тебя поближе, а сейчас ему просто стыдно… Уверена, был бы он в курсе какая ты прекрасная и замечательная, он бы уже на коленях стоял на твоем пороге. Денно и нощно.

— Ему это не нужно, мам. Он… я думаю, у нас получится построить нормальные отношения. Я вижу, как он относится к Малинке. Мне просто…, — прикусываю губу, чтобы не показать как сильно меня это задевает, как сильно бьет по моему самолюбию. — Наверное, во мне еще жива та девочка, которая ждала, что он найдет меня. Как принц на белом коне прискачет в женскую консультацию и скажет всем, что я не мать одиночка, а у ребенка есть отец.

— Я верю ему, — тихо говорит она, заставляя меня перестать дышать.

Смотрю на нее в шоке, вспоминая, как она обещала выцарапать глаза проходимцу Роберту, если когда-нибудь в жизни встретит его. И не только глаза, надо заметить. Моя милая родная мамочка ростом метр пятьдесят обещала лично позаботиться о том, чтобы он больше никогда не смог запудрить мозги наивным дурочкам и оскопить его собственными руками.

— Я верю, что он не знал о тех письмах. Точнее, повелся на вранье этой своей Окси.

Произнося ее имя, мама морщится, будто съела целый лимон и от этого мне почему-то становится дико смешно. Мы будто две подружки, обсуждающие на кухне соперницу-одноклассницу.

На душе моментально становится легко и тепло. Будто натянутая последние дни струна, наконец, расслабляется. Не лопается, но уже не так сильно давит на позвоночник. Как же мне этого не хватало. Поговорить с кем-нибудь откровенно. Без надобности храбриться и строить из себя железную леди, которой все равно.

— Я рада, что вы встретились, солнышко, — мягко продолжает она. — Может, теперь ты сможешь, наконец, отпустить прошлое и подумать о будущем. Тебе двадцать шесть лет, милая, а ты даже не пытаешься завести отношения.

— Это не из-за прошлого, а из-за того, что мне некогда ходить на свидания, мама.

— Это раньше тебе некогда было, — как ни в чем не бывало заявляет она. — А теперь у Малинки есть отец. Думаю, ничего не случится, если они пару вечеров в неделю будут проводить вместе, пока ты сходишь на свидание.

— Наверное, — цежу задумчиво и тут же пугаюсь собственным мыслям. Точнее, ассоциациям. Видимо, я так давно не встречалась с кем-либо, что при мысли о свидании перед глазами