— Stazione!

Движение возобновилось, и автомашины сзади оглушительно загудели. Водитель жестом показал, что вроде бы отказывается, но потом тронулся в общем потоке, по-прежнему что-то неразборчиво выкрикивая.

Затем Свит услышал сирену.

Где-то сзади ехала полицейская машина, но водители уступали ей дорогу. Свит и водитель встретились взглядом в зеркале заднего вида. Свит обоими кулаками забарабанил по спине водителя.

— Вперед! — завопил он. — Вперед!

Такси, визжа тормозами, остановилось. Полицейский автомобиль поравнялся с ним, и Свит выскочил через противоположную дверь.

Мгновение он виднелся в транспортном потоке: хорошо одетый мужчина в английском пальто и твидовой шляпе. Потом он бросился под приближавшийся фургон.

II

— Они не надеются, — сказал Бергарми, — что он придет в сознание.

С момента сообщения о побеге Свита прошло менее получаса. За это время, пока Вальдарно и его заместитель все еще готовы были взорваться, доставили Джованни. Он был небрит, бледен и растрепан и посмотрел на группу туристов, словно впервые их увидел. Когда его взгляд упал на леди Брейсли, Джованни сощурился, ухмыльнулся и поклонился. Она на него даже не взглянула.

Допрашивал его Бергарми, Вальдарно изредка вмешивался. На сей раз никто не переводил, и только Аллейн понимал, о чем шла речь. Путешественники подались вперед и напряженно вслушивались и хмурились, как будто их поразила физическая, а не интеллектуальная глухота. И действительно, трудно было найти хотя бы одно достаточное основание для их присутствия. «Если только, — подумал Аллейн, — мы снова не сделаемся двуязычными и не наметится какая-то очная ставка».

Внешне обращение с Джованни было пугающим. Бергарми сыпал вопросами. Вальдарно, сложив руки, смотрел сердито и время от времени разражался требованиями, если не угрозами. Джованни то дулся, то спорил. В Великобритании большая часть происходящего, размышлял Аллейн, весьма порадовала бы защиту. Допрос дважды прерывался сообщениями о разрастании беспорядков на улицах, и комиссар полиции отдавал по телефону четкие приказы. Аллейн не мог избавиться от ощущения, что все трое наслаждаются, разыгрывая этот виртуозный спектакль перед озадаченной и ничего не понимающей аудиторией.

После длительной словесной перепалки, которая ни к чему конкретному не привела, Джованни внезапно взмахнул руками, сделал сложное заявление о своей безукоризненной честности и доверительно сообщил, что готов сказать правду.

Это оказалось сильным преувеличением. Что он собирался сделать и сделал — это обвинил майора Свита в убийстве Себастьяна Мейлера. Джованни заявил, что, хотя сам он не имел ни малейшего представления о побочной деятельности Мейлера и всего лишь честно выполнял обязанности первоклассного агента для «Чичероне», ему стало известно, что между Мейлером и Свитом что-то нечисто.

— Я почему-то это понял, — пояснил Джованни. — У меня чутье на такие дела.

— Под «чутьем», — заметил комиссар, — понимайте «опыт».

Бергарми засмеялся, став очень похожим на почтительного младшего адвоката.

— И какие же шаги, — противным тоном осведомился Вальдарно, — это чутье заставило тебя предпринять? — Он посмотрел на Аллейна.

Джованни сказал: во время нападения Виолетты на Мейлера на крыльце он заметил, что Свит наблюдал за происходящим с напряженным вниманием. Тогда он еще больше заинтересовался Свитом. Когда группа спустилась вниз, он вошел в базилику и помолился святому Томмазо, которого очень почитает. Майор Свит, заметил он как бы между прочим, был атеистом и отпустил несколько гнусных замечаний о святых.

— Его замечания не важны. Продолжай.

Джованни все еще находился в базилике, когда майор Свит вернулся вместе с леди Брейсли, сказал он и скользнул взглядом в ее сторону. Свит вел себя странно и совсем не вежливо. Он посадил даму в атриуме и поспешил снова вниз. Джованни, переполняемый, если ему верить, смутными опасениями, подошел к верхнему колодцу, в базилике, и посмотрел вниз. И увидел, к своему изумлению, майора Свита, который (вопреки правилам святых отцов) забрался на ограждение колодца прямо под Джованни и, кажется, вглядывался поверх перил в митраистскую инсулу внизу. Было что-то чрезвычайно вороватое в том, как он в конце концов спустился и скрылся из вида.

— В этом ничего нет, — заявил Вальдарно, щелчком пальцев отметая слова Джованни.

— Ах, — отозвался тот, — подождите.

Подождите, добавил он, до возвращения группы. Первым явился синьор Дорн, который немедленно отправился к своей тете, сидевшей в атриуме. А потом в одиночестве пришел майор. Бледный. Дрожащий. Возбужденный. Со странным взглядом. Он миновал Джованни, не видя его, и, спотыкаясь, выбрался на крыльцо. Джованни подошел к нему, спросил, не плохо ли ему. Свит обругал Джованни, спросил, какого черта он имеет в виду, и велел проваливать. Джованни вернулся к своему автомобилю и оттуда видел, как майор подкреплялся из карманной фляжки. В себя он пришел быстро. Когда собрались остальные, он уже полностью владел собой.

— В то время, синьор комиссар, я терялся в догадках… но теперь, теперь я понимаю. Синьор комиссар, я, — воскликнул Джованни, ударяя себя в грудь, тыча вверх указательным пальцем и с большой эмоциональностью подавая свое заявление, — смотрел в лицо убийцы!

И в этот самый момент зазвонил телефон. Бергарми снял трубку, принял новость о несчастье со Свитом и проинформировал своего начальника.

— Врачи не надеются, — добавил он, — что он придет в сознание.

И тут Аллейн заметил, как лицо Джованни вспыхнуло недоверчивой радостью.

III

Пять минут спустя поступило сообщение, что Гамильтон Свит умер, ничего не сказав.

Вальдарно смягчился до того, что передал эту новость туристам. И снова в воздухе почувствовалось тщательно скрываемое облегчение. Барнаби Грант озвучил, вероятно, общую реакцию, произнеся:

— Бога ради, давайте не будем лицемерить. Он был кошмарным типом, а теперь выясняется, что, похоже, еще и убийцей. Это ужасно, но это закончилось. Так гораздо лучше для них — для всех троих — и гораздо больше для всех остальных.

Аллейн увидел, как Софи несколько секунд внимательно смотрела на Гранта, а потом, нахмурившись, перевела взгляд на свои сжатые руки. Барон поддакнул, но его жена, сбивая с толку, разразилась возражениями.

— Ах, нет, ах, нет! — восклицала баронесса. — Мы не можем так спокойно отмахиваться! Это трагедия. Это Немезида![50] За этой развязкой какой только ужас не таится! — Она обращалась ко всем слушателям по очереди и наконец — к мужу. Ее глаза наполнились слезами. — Нет, Геррит, нет! Ужасно думать… Виолетта, этот Мейлер и Свит — между ними была такая ненависть! Такое зло! Так близко от нас! Мне тошно об этом думать…