Вдруг Глущенко жалеет о своем дружеском жесте, и если так, то не преминет сообщить ей об этом, а день сегодня слишком уж хорош, такой ясный, как не бывало. Жаль будет страдать в такой день.

Наташа подошла к садовой скамейке. Сиденье за зиму покрылось толстой ледяной подушкой, Наташа сняла снег со спинки и уселась на нее. Немножко некультурно, ну да ладно. Она закурила, поглядывая на дверь клиники, вдруг Глущенко уже закончил свои дела и собрался домой? Вместо Альберта Владимировича на крыльце появился Ярыгин. Наташа затаилась, но Саша оказался зорким и устремился к ней.

– Глущ заставил на работу тащиться, – сказал он, поздоровавшись, – а я вообще-то хотел с семьей побыть.

Наташа кивнула, попытавшись изобразить максимальное сочувствие.

– Конечно, он один как сыч, ни бабы, ни детей, только вкалывать и остается, – продолжал Ярыгин, очень ловко стрельнув у Наташи сигаретку, – а нормальный человек не будет себя без остатка посвящать больным, правда же?

– Ну да…

– Вот именно! Почему я должен бросать свою семью в законный выходной ради не пойми кого? Глущ вообще очень странный.

Наташа пожала плечами.

– Да точно тебе говорю! Разве это нормально, когда мужику за тридцать, а он один? Даже подруги нету.

– Может, есть.

– Да не, мы бы знали.

Через минуту Сашенька оказался на пассажирском сиденье, и Наташа везла его домой. Как она согласилась поработать его личным шофером, непонятно, но есть такое – оказанная раз любезность вдруг превращается в твой долг. Не подвезла бы она его после обморока, сейчас бы не залез к ней в машину, как к себе домой.

– И с каждым днем все хуже, – разливался Ярыгин, – вообще бешеный стал, все ему не нравится.

– Так ты работай так, чтобы нравилось.

– Я нормально работаю, это Глущ – конченый псих. Ты сама не замечала за ним странностей?

– Нет.

– А то, что он бегает как подорванный? Не настораживает тебя? Ну ладно, спорт – дело святое, но он же никогда не моется.

– В смысле? – Наташа так удивилась, что чуть не проехала на красный.

– Никогда не принимает душ после операции, это нормально, по-твоему?

Наташа пожала плечами и поморщилась. Душ – дело хорошее, но почему-то все ее знакомые, пропагандировавшие водные процедуры и бичевавшие грязнуль, оказывались жуткими сволочами. Воспитанные люди соблюдают чистоту молча.

– Один раз мы с ним анаэробку вскрывали, – продолжал Ярыгин, – а там, оказывается, по правилам после операции нужно снять всю грязную одежду прямо в моечной, в коридор нельзя выходить. Ну я человек простой, робу сбросил и в одних трусах побежал в душ, думал, Глущ помчится следом, а ни фига! Он сестру чуть до слез не довел, сначала наорал, что она его заранее не предупредила, потом стал торговаться, что не такая уж у него роба и грязная. И ты понимаешь, отказался вперед сестры выходить, а потом еще потребовал у нее халат. Говорит, иди первая, я отвернусь. Неужели непонятно, что женщине неловко в присутствии мужика переодеваться? Сестра вышла вся в слезах, а Глущ так в душе и не появился. Нормально это – после газовой гангрены грязным ходить? Волосы провоняли, а ему горя мало. Прямо водобоязнь какая-то у него.

– Саша, ну мало ли… Может, татуировка на спине, память об ушедшей юности, – улыбнулась Наташа.

– Ой, я тебя умоляю! Он чокнутый, вот и все. Знаешь Таньку из экстренной, лупоглазая такая, с косой?

– Конечно. С ней хорошо работается.

– Ну вот ей Глущ сильно нравился.

У Наташи похолодело в животе, и день слегка потускнел.

– В общем, она девка резкая, долго вздыхать не стала, а решила действовать. Улыбочки там, глазки, все дела, а Глущ будто не врубается, что происходит. Она тогда напролом, застала в ординаторской наедине, прижалась, так он ее так откинул, что Танька чуть не грохнулась.

– А ты откуда знаешь?

– Она мне рассказывала. Как раз я принес операционный журнал, а она сидит, плачет, ну и поделилась. Главное, если бы он еще извинился, так нет. Только наорал, как она смела к нему прикоснуться, будто не мужик, а старая дева! Ну не нравится тебе баба, бывает, так переведи в шутку, чего беситься-то?

Наташа повернула налево и с облегчением подумала, что до дома Сашеньки осталось совсем немного.

– Альберт Владимирович тебе мастерство передает, если что, – буркнула она, – делает из тебя уникального специалиста, а ты его поносишь. Разве так можно?

– Между прочим, он твоего отца ненавидит, – невпопад заявил Ярыгин, – так что ты не больно-то его защищай.

– Не хочу слушать.

– Как знаешь, конечно, но это твой отец своего кандидата пропихнул на кафедру вместо Глуща, только поэтому он в Афган и загремел.

Наташа вздохнула. Этого она не знала.

– Он потому над тобой и издевается. Сейчас пока по мелочи, но если в силу войдет, то так отомстит!..

Наташа промолчала.

– Ну ладно, я свой долг выполнил, предупредил тебя, дальше сама думай. Ты мне лучше расскажи, как там у вас в суде?

– Не могу.

– Да ладно тебе! Осудили маньяка?

– Нет еще.

– Но осудите?

– Саша, я действительно не имею права это обсуждать с тобой.

– Ой, ладно! Неужели самой не хочется поделиться? Все-таки не каждый день бывает такое приключение…

– Это не приключение, а судьба человека решается.

Ярыгин засмеялся, мол, знаем мы эти секреты Полишинеля, поблагодарил за то, что подвезла, и вылез из машины, оставив Наташе ощущение чего-то липкого. А ведь считается милейшим человеком! Добрый, отзывчивый, идеальная жилетка, чтобы поплакаться.

Да он и сам себя таким считает! Саша никаких особых тайн ей не рассказал, кроме папиной роли в судьбе Альберта Владимировича, а так вся академия считает Глущенко слегка ненормальным. Уже хотя бы то обстоятельство, что он никогда не участвует в коллективных пьянках, и вообще никто не видел, чтобы Альберт Владимирович употреблял алкоголь, вызывает серьезные подозрения у любого нормального советского человека. Не пьешь, значит, или больной, или стукач. А что хирургу нужна верная рука для выполнения тончайших операций, об этом никто не думает. Мы ж русские, богатыри! Умеем нажраться до беспамятства и в этом состоянии горы своротить! Мастерство не пропьешь!

Наташа усмехнулась, остановилась возле гастронома и вышла купить сигарет. Откуда-то наползли жирные белесые тучи, и день померк, а выпавший за ночь белый снег превратился на обочинах в грязные сугробы.

Пол в гастрономе был весь покрыт бурой снеговой кашей, и в продаже не оказалось болгарских сигарет. Наташа купила «Лайку», потому что понравилось изображение собаки на пачке, вернулась в машину и закурила, открыв окно. Вот уж действительно, что курить, что лаять, горло саднит одинаково.