Представитель конкурирующей религии в той же группе пребывал в откровенном замешательстве. Он высказал распространенное опасение, что человеческий клон будет лишен индивидуальности. Это будет не полноценное, отдельное человеческое существо, а простой бездушный автомат. Когда я предупредил его, что его слова могут быть оскорбительны по отношению к однояйцевым близнецам, он сказал, что близнецы — это совсем другой случай. Почему другой?

Во время следующего обсуждения, на этот раз на радио, еще один религиозный лидер был примерно так же сбит с толку вопросом об однояйцевых близнецах. У него тоже были “богословские” основания для опасений, что клон не будет отдельной личностью, а следовательно, будет лишен “человеческого достоинства”. Ему быстро сообщили бесспорный научный факт, что однояйцевые близнецы — это клоны друг друга с идентичными генами, как Долли, с той разницей, что Долли — это клон овцы постарше. Действительно ли он хотел сказать, что однояйцевые близнецы (а они есть среди знакомых каждого из нас) лишены достоинства отдельных личностей? Основание, на котором он отрицал, что близнецы имеют отношение к делу, было поистине очень странным. Он сообщил нам, что глубоко верит во власть воспитания над природой. Именно благодаря воспитанию близнецы и оказываются разными личностями. Если хорошо познакомиться с парой близнецов, заключил он с победоносным видом, окажется, что они даже выглядят немного по-разному.

Ну да. А если пару клонов будет разделять промежуток в пятьдесят лет, разве разница в их воспитании не будет еще заметнее? Не загнал ли он себя в угол со своим богословием? Он этого просто не понял — но ведь его, в конце концов, выбрали не за способность вникать в слова оппонентов. Не хочу показаться нетерпимым, но я хотел бы донести до радио- и телепродюсеров мысль, что одного того, что человек выступает от имени определенной “традиции”, “веры” или “сообщества”, может быть недостаточно. Разве не очевидно, что какой-то минимальный уровень интеллекта тоже желателен?

Представители религиозных лобби, выразители “традиций” и позиции “сообществ” пользуются привилегированным доступом не только к средствам массовой информации, но и к влиятельным комиссиям, к правительственным структурам и к школьным комитетам. Их мнением регулярно интересуются и выслушивают его с преувеличенным “уважением” в парламентских комиссиях. Можно не сомневаться, что когда будет учреждена консультативная комиссия для выработки политики в вопросах клонирования или любого другого аспекта репродуктивных технологий, религиозные лобби будут в ней представлены. Выразители и выразительницы религиозных позиций пользуются особым доступом к влиянию и власти, который другим людям удается заслужить лишь своими способностями или квалификацией. Чем это оправдывают?

Почему наше общество так смиренно признало удобную выдумку, что религиозные взгляды имеют своего рода право на автоматическое и неоспоримое уважение? Если мне хочется, чтобы вы уважали мои представления о политике, науке или искусстве, я могу заслужить это уважение аргументами, логикой, красноречием или соответствующими знаниями. Я должен уметь противостоять контраргументам. Но если у меня есть какое-то представление, которое составляет часть мой религии, критикам остается лишь почтительно удалиться на цыпочках или бросить вызов негодованию широкой общественности. Почему религиозные взгляды неприкосновенны? Почему мы должны их уважать уже за то, что они религиозные?

Кроме того, как решить, каким из множества противоречащих друг другу религий причитается такое неоспоримое уважение — и ничем не заслуженное влияние? Если мы приглашаем в телестудию или в консультативный комитет представителя христиан, должен ли он быть католиком или протестантом, или ради справедливости нужно пригласить обоих? (В конце концов, в Северной Ирландии разница между ними достаточно важна, чтобы относиться к числу признанных мотивов для убийства.) Если мы приглашаем иудея и мусульманина, нужно ли приглашать как ортодокса, так и реформиста, как шиита, так и суннита? И почему мы не приглашаем мунистов, саентологов и друидов?

Общество, без какой-либо понятной мне причины, признает, что родители автоматически имеют право воспитывать своих детей в рамках определенных религиозных представлений и могут не пускать их, например, на уроки биологии, посвященные эволюции. Однако мы все возмущались бы, если бы детей не пускали на уроки истории искусств, посвященные художникам, которые родителям не по вкусу. Мы смиренно соглашаемся, если студент говорит: “Моя религия не позволяет мне сдавать выпускной экзамен в назначенный день, поэтому, как бы это ни было неудобно, вам придется провести для меня экзамен отдельно”. Не очевидно, почему мы относимся к такому требованию с большим уважением, чем, скажем, к такому: “Баскетбольный матч (или день рождения моей мамы) не позволяет мне сдавать экзамен в такой-то день”. Такое благоволение религиозным представлениям достигает своего апогея в военное время. Высокоинтеллектуальному и искреннему человеку, оправдывающему свой пацифизм глубоко продуманными этическими аргументами, будет трудно добиться статуса отказника по убеждениям. Но если бы он родился в семье, религия которой запрещает воевать, ему не понадобились бы никакие другие аргументы. Именно это неоспоримое уважение к религиям заставляет наше общество бежать к религиозным лидерам всякий раз, когда перед нами встают проблемы вроде клонирования. Быть может, нам стоит вместо этого прислушиваться к тем, чьи слова сами оправдывают наше к ним внимание.

Винить ислам в том, что случилось в Нью-Йорке, все равно что винить христианство в проблемах Северной Ирландии![183]Да. Именно так. Пора прекратить ходить на цыпочках. Настала пора гнева. И обращенного не только на ислам. Те из нас, кто отрекся от той или иной из “великих” монотеистических религий, до сих пор следили за своим языком из соображений вежливости. Христиане, иудеи и мусульмане искренне верят в то, что они считают священным. Мы уважали это, хотя и не соглашались с ними. Покойный Дуглас Адамс сказал об этом со свойственным ему добродушием в речи, произнесенной экспромтом в 1998 году (здесь немного сокращенной)[184]:

Изобретение научного метода, как все, конечно, согласятся, — это сильнейшая интеллектуальная идея, сильнейшая система мышления, и исследования, и познания, и испытания окружающего нас мира, из всех существующих, и она исходит из предпосылки, что на любую идею нужно нападать. Если идея выстоит против нападок, ее оставляют, а если не выстоит, от нее отказываются. Религия, судя по всему, работает иначе. В самой ее основе лежат определенные идеи, называемые священными, или святыми, или как их там называют. Вот что это значит: “Вот идея или понятие, про которое нельзя говорить ничего плохого, просто нельзя, и все. — Почему нельзя? — Потому что нельзя!” Если кто-то голосует за партию, с которой вы не согласны, вы можете свободно спорить об этом сколько вам угодно, все будут спорить, но никто не будет чувствовать себя оскорбленным. Если кто-то считает, что налоги нужно повысить или понизить, об этом можно свободно спорить. Но уж если кто-то говорит: “По субботам мне нельзя пользоваться выключателем”, мы говорим: “Я это уважаю”. Странно здесь то, что даже говоря это, я думаю: “Нет ли тут какого-нибудь иудея-ортодокса, которого оскорбит то, что я сейчас сказал?” Но я никогда бы не подумал: “Может быть, здесь есть кто-то из левых, или из правых, или кто-то, разделяющий тот или иной взгляд на экономику”, говоря обо всем этом. Я просто думаю: “Хорошо, значит, у нас разные мнения”. Но стоит мне сказать что-либо, имеющее какое-либо отношение к чьим-либо (здесь я рискну высунуться и скажу: необоснованным) убеждениям, как все мы занимаем до ужаса осторожную и до ужаса оборонительную позицию и говорим: “Нет, мы на это не нападаем, это необоснованное убеждение, но нет, мы его уважаем”.