Подписывая конвенцию о Проливах, предусматривавшую, в частности, свободный проход через Босфор и Дарданеллы как мирных, так и военных судов всех стран, Раковский огласил декларацию, в которой говорилось: «Главная цель авторов этой конвенции и, в частности, английской дипломатии заключалась в том, чтобы сделать для английского военного флота доступ к территории Советского Союза (Раковский чуть поторопился – таковое образование только подготовлялось, но еще не существовало! – Авт.). Поэтому изменение конвенции, то есть закрытие Проливов для иностранных судов, а также и для советского военного флота является в интересах мира». Выражалась в то же время готовность при условии закрытия Проливов для военных судов заключить соглашение с черноморскими государствами по ограничению морских вооружений.[394]

После подписания конвенции о Проливах исчерпались вопросы, по которым Россия и другие советские республики были допущены на Лозаннскую конференцию.

Советская делегация тем не менее продолжала активность. Правда, скептически относясь к возможности удовлетворительного для советских республик решения вопросов, Раковский в первых числах декабря обратился в Москву с просьбой разрешить ему покинуть Лозанну. Просьба обсуждалась на заседании Политбюро ЦК РКП(б) 7 декабря; вопрос был решен отрицательно.[395] Предполагалось, видимо, что даже в информационно-пропагандистской работе в Швейцарии авторитет и знания Раковского должны быть использованы. Кроме того, в решающий момент образования СССР Сталин, безусловно, стремился держать своего оппонента по национальному вопросу как можно дальше, а Иосиф Виссарионович уже начинал приобретать ту необъятную власть в качестве генерального секретаря ЦК, по поводу которой вскоре будет сокрушаться Ленин.

Во второй половине декабря Чичерин и Раковский подготовили и 30 декабря вручили председателю первой комиссии Лозаннской конференции лорду Керзону обширный «Меморандум по восточной проблеме», который тогда же был издан на французском языке для всеобщего распространения.[396] Речь шла о судьбе Турции и в то же время о будущем громадных территорий и десятков миллионов жителей Передней Азии, Северной Африки и Балкан, составлявших части бывшей Османской империи. В меморандуме декларировалось намерение правительств России, Украины и Грузии содействовать режиму политического равенства рас и народов, признавалось право народов на самоопределение, при полной политической и экономической независимости всех государств. Специальный раздел был посвящен «Балканской и Дунайской конфедерации». В нем выражалась надежда, что долина Дуная и Балканы перестанут быть ареной войн, но это произойдет лишь после того, как, сохраняя автономию, их народы соединят свои усилия в достижении единой цели.

Многое в этом документе звучало чисто пропагандистски, воспринималось как лозунг, а не как деловое конструктивное предложение на дипломатических переговорах. Но одну советскую делегацию за это винить трудно, хотя и не следует сбрасывать с нее немалую долю ответственности за такой поворот – отстранение России от решения ближневосточных дел, подписание конвенции о Проливах, продиктованной британскими интересами, делали дальнейшие переговоры в Лозанне бесперспективными для советской стороны, которая теперь пыталась использовать их в своих политико-пропагандистских целях.

В тот самый день, когда Керзону вручался меморандум Чичерина и Раковского, в Москве состоялось подписание декларации и договора об образовании СССР. Внешне союзное государство строилось на тех принципах федерализма, за которые ратовал Раковский и которые ему и другим деятелям при пассивной, формальной поддержке Ленина удалось отстоять против автономистского плана Сталина. Находясь в Лозанне, Х. Г. Раковский внимательно следил за подготовкой объединения. Вряд ли он мог быть убежден в прочности союза такого характера, который на первый взгляд удалось отстоять, имея в виду неуклонное укрепление группы Сталина с ее централизаторско-бюрократическими замашками в высших партийных и государственных органах. Но Раковский продолжал защищать свое видение союза. В Лозанне он беседовал по этому вопросу с корреспондентом русской эмигрантской газеты «Накануне» (Берлин), стоявшей на просоветских позициях (был и такой уникум, питаемый московскими деньгами!). В опубликованном тексте беседы говорилось: «Новый союз представляет совершенно добровольное объединение, так что в пункте 1-м будущего союзного договора будет прямо предусмотрено право каждой республики на самостоятельный выход из союза».[397]

Раковский послал приветствие VII Всеукраинскому съезду Советов, на котором с отчетом вместо него выступал М. В. Фрунзе. Фрунзе выступил также с докладом об объединении республик. Решение по этому вопросу соответствовало тем идеям, за которые ратовал Раковский. 14 декабря первая сессия ВУЦИКа вновь утвердила Раковского председателем Совнаркома и наркомом иностранных дел теперь уже союзной республики.[398]

Находясь в Лозанне, Раковский наблюдал за бытом и нравами швейцарцев, за политическими перипетиями и особенностями агитационных кампаний. Он обнаружил, что в связи с внесением социалистами законопроекта о введении налога на капитал в пользу сирот, вдов и инвалидов, во многих книжных магазинах вдруг появились в продаже советские рубли, на которые были наклеены фотографии швейцарских коммунистов и других левых. Было ясно, что таким образом консерваторы хотели дать понять, что, если законопроект пройдет, швейцарский франк падет до уровня русского рубля.[399]

Тем временем все более ясным становилось, что участие российско-украинско-грузинской делегации (теперь ее, видимо, следовало бы переименовать в союзную, но об этом не позаботились) в Лозаннской конференции исчерпало себя.

4 января 1923 г. Раковский выехал из Лозанны. Десять дней он пребывал в Берлине, где вел переговоры по вопросам, связанным с хозяйственными интересами Украины, а в середине месяца прибыл в Москву. Еще почти две недели он находился в городе, ставшем теперь столицей нового, союзного государственного образования. Помимо решения текущих вопросов, он уделил внимание контактам с публикой, выступая с докладами о международном положении и о своих западноевропейских впечатлениях. Раковского слушали в коммунистическом университете им. Свердлова, в Академии Генерального штаба, в отдельных районах Москвы. 29 января председатель Совнаркома Украины возвратился в Харьков.

Подходил к концу важный и динамичный этап деятельности Х. Г. Раковского, в рамках которого его функции дипломата не были основными. История и личная судьба поворачивались таким образом, что с 1923 по 1927 г. внешнеполитическая работа, причем в ведущих западноевропейских странах, окажется для нашего героя не единственным, но, безусловно, главным направлением мыслительных и практических усилий. Этому, однако, предшествовали острые столкновения со Сталиным по национальному вопросу, которые и предопределили отправку Раковского в своеобразную «заграничную ссылку».