более крупного долгового пирога. Главное в мании конца 1920-х годов, как и в эпизодах с «Компанией Миссисипи», пузырями Южных морей и железных дорог, состояло в том, что публика и бизнес-сообщество заражались крайним оптимизмом, который оборачивался чрезмерными заимствованиями в расчете на будущее393. С 1922 по 1929 год общий долг США вырос на 68 процентов, а совокупные активы увеличились при этом всего на 20 процентов, доходы же – только на 29 процентов394. Долг может расти быстрее, чем остальная экономика, лишь пока последняя не рухнет. Это прежде всего справедливо для частных долгов; индивидуумы и корпорации в отличие от правительств лишены возможности вводить налоги или печатать деньги, а поскольку именно частные инвесторы и корпорации активнее всего накапливали долги в 1920-х годах, их долговые обязательства вызвали наибольшие потрясения, когда начался спад.

Еще одним крупным участником пузыря 1920-х годов был фондовый пул, обыкновенно организованная группа брокеров и финансистов, которые манипулировали ценами акций конкретной компании, покупая и продавая их друг другу в тщательно спланированной последовательности. Процедура была призвана привлечь внимание мелких инвесторов, которые, наблюдая за происходящим, приходили к выводу, что акции «горячи», и принимались их скупать, стремительно увеличивая цены.

Ключевым игроком в таком пуле был биржевой «специалист» по акциям целевой компании, то есть брокер, который покупал и продавал акции публике на биржевой площадке и который вел драгоценную «книгу заказов» на покупку и продажу акций, позволявшую предсказывать будущие колебания цен. Когда список покупателей акций в такой книге становился достаточно длинным, игроки начинали распродавать свои пакеты акций инвесторам, воодушевленным резким ростом цен, и получали миллионы долларов прибыли.

Наиболее известный фондовый пул сложился вокруг «Радио», как в обиходе называли RCA, и список его участников читался как справочник по ведущим фигурам американской политики и бизнеса: Джон Дж. Раскоб, казначей «Дюпон» и «Дженерал моторс»; председатель совета директоров «Ю-Эс Стил» Чарльз Шваб; Уолтер Крайслер; Перси Рокфеллер; а также Джозеф Тумулти, бывший помощник Вудро Вильсона. Современного читателя, знакомого с азами инсайдерской торговли (каковая не считалась незаконной в 1920-х годах), наверняка заставит встрепенуться другое имя – миссис Давид Сарнофф, супруги президента и основателя «Радио».

Однако величайшим импресарио фондовых пулов всех времен был Джозеф П. Кеннеди-старший. Популярная мифология связывает состояние семьи Кеннеди с бутлегерством. Никакие достоверные доказательства этого не подтверждают; в любом случае незаконное производство спиртных напитков вряд ли было бы рациональным выбором карьеры для выпускника экономического факультета Гарварда, родословная которого гораздо лучше подходила для Уолл-стрит. Именно там его вошедшие в легенды финансовые операции заложили основы состояния, впоследствии приумноженного благодаря, среди прочего, Голливуду и операциям с недвижимостью.

Джордж Хадсон финансировал свои железные дороги в стиле схемы Понци – выплачивая дивиденды акционерам из капитала от новых инвесторов, – и это считалось приемлемым и законным в 1840-х годах, а действия фондовых пулов в 1920-х, включая вопиюще дерзкое манипулирование ценами на акции, не подвергались осуждению и запрещению до принятия законов о ценных бумагах 1933 и 1934 годов.

* * *

Третий и четвертый «анатомические» элементы финансовых маний – политику и прессу – четко и наглядно воплотил в себе Джон Д. Раскоб. Когда его отец, не слишком удачливый производитель сигар, умер в 1898 году, Раскобу повезло, как когда-то Инсуллу: он стал личным секретарем промышленника Пьера Дюпона и постепенно поднялся до поста казначея гигантского химического концерна. Когда Дюпон в 1920 году спас от краха «Дженерал моторс» [120], Раскоб также принял на себя контроль за финансами автопроизводителя. Позднее он сделался истинным любителем биржевых игр и вошел в состав ряда наиболее успешных фондовых пулов395. В 1928 году Демократическая партия назначила его председателем своего национального комитета.

Однако лучше всего Раскоба помнят по печально известному интервью под названием «Все должны быть богатыми» журналу «Лейдиз хоум», у которого к тому моменту было более двух миллионов подписчиков. Интервью напечатали в августовском номере за 1929 год, и следующий отрывок из публикации объясняет суть названия:

«Предположим, мужчина женится в возрасте двадцати трех лет и начинает регулярно откладывать по пятнадцать долларов в месяц – почти любой, кто работает по найму, может попробовать так поступать. Вкладывая сэкономленные средства в надежные обыкновенные акции и не тратя дивидендов, он через двадцать лет получит не менее восьмидесяти тысяч долларов, а доход от вложений составит около четырехсот долларов в месяц. То есть мужчина разбогатеет. Это доступно каждому; я твердо верю, что каждый человек может и должен быть богатым»396.

Эта цитата – классический пеан [121] эпохи пузыря, восхваление легкого богатства, – прекрасно иллюстрирует эвристические методы, применявшиеся даже финансовым директором двух крупнейших корпораций. Сегодня достаточно умения работать с электронными таблицами или обращаться с калькулятором, чтобы подсчитать: откладывая пятнадцать долларов ежемесячно в течение двадцати лет и рассчитывая на 80 000 долларов сбережений, нужно стремиться к средней годовой прибыли в размере 25 процентов. В 1929 году произвести оценку было чуть сложнее; не исключено, что Раскоб взялся за перо и бумагу, что он и вправду делал расчеты процентов, но тот факт, что он не упомянул подразумеваемую долгосрочную доходность инвестиций (смехотворно высокую даже для 1929 года), побуждает думать, что приведенные в интервью цифры он, что называется, извлек из воздуха.

Такие политики, как Раскоб, во времена пузырей и кризисов играют двоякую роль. Во-первых, как и всех остальных, их опьяняет жажда наживы, как было с королем Георгом I и герцогом Орлеанским в 1719–1720 годах, а также с большей частью британского парламента во время пузыря железных дорог. В последние десятилетия кодекс политической честности и усилия законодателей способствовали искоренению таких практик, во всяком случае, в развитых странах Запада; ныне политические лидеры должны исполнять своего рода священническую функцию, непрерывно убеждать общественность, что национальная экономика в целом здорова. На пути вверх не должно встречаться и намека на спекулятивные излишества, а на пути вниз лидеры нации обязаны избегать любых слов, способных вызвать страх или панику.

Так было и в 1920-х годах. В своей приветственной речи на съезде республиканцев в 1928 году Герберт Гувер торжественно провозгласил: «Сегодня Америка ближе к окончательной победе над бедностью, чем когда-либо прежде в истории нашей страны. Богадельни исчезнут навсегда»397. С наступлением кризиса Гувер и его министр финансов Эндрю Меллон исправно заверяли общественность в том, что экономика «фундаментально» здорова. Гувер также первым проявил ныне типовую реакцию политических лидеров всего мира на экономический кризис; Джон Кеннет Гэлбрейт упоминал о «некоммерческой встрече», когда политических, финансовых и промышленных лидеров страны собрали в Белом доме «не потому, что нужно было что-то делать, а чтобы создать впечатление, будто дело делается»398.

* * *

Можно ли выявить пузырь в реальном времени?

Одним из величайших достижений в