производительности труда и корпоративных доходов. С 1922 по 1927 год производительность американских рабочих росла на 3,5 процента в год, что чрезвычайно радовало акционеров, но доставляло немало хлопот сотрудникам компаний365. Влияние Тейлора было так велико, что термин «тейлоризм» вошел в корпус английского языка; по иронии судьбы, Ленин и Сталин были поклонниками тейлоризма, тогда как в самих США этот термин воспринимался скорее негативно, особенно в быстро растущем профсоюзном движении.

* * *

Второй критерий Мински – это доступность кредита, и ровно так обстояло дело в Соединенных Штатах Америки 1920-х годов. Мински понимал, что «замещение может быть финансовым, а не только технологическим; 1920-е годы ознаменовались небывалым обилием инструментов кредитования – это и брокерские ссуды, и инвестиционные фонды, и холдинговые компании. Сложился полноценный рынок средств, которые можно было брать в долг, а затем использовать для ралли на фондовом рынке; все больше американцев начинало верить, что это самый настоящий неиссякаемый источник богатства. По словам экономиста Джона Кеннета Гэлбрейта, «мир финансов снова и снова восторгался изобретением колеса, пусть оно грозило развалиться на глазах»366.

До двадцатого столетия основной формой кредитования фондового рынка был низкий первоначальный взнос по подписке на акции, а далее владельцам следовало исправно вносить обязательные платежи до погашения всей суммы. Обуянные алчностью, игроки верили, что сумеют расплатиться с долгами, продавая свои частично выкупленные и постоянно дорожающие акции; немногим счастливчикам это удавалось, но большинство теряло вложения и даже разорялось.

Спекулянты 1920-х годов, напротив, полностью выкупали пакеты акций – на заемные деньги, сумма которых иногда составляла до 90 процентов стоимости акций. Возьмем в качестве примера инвестора, который заплатил за пакет стоимостью 1000 долларов 100 долларов собственных денег и «брокерскую ссуду» в 900 долларов. Если акции выросли в цене на 10 процентов, они теперь стоили 1100 долларов, то есть у инвестора оставалось 200 долларов после погашения долга: он удваивал первоначальное вложение в размере 100 долларов. Но если стоимость акций падала на те же 10 процентов, до 900 долларов, кредитор требовал дополнительного обеспечения ссуды посредством «маржинального колла» [114]; если обеспечения не предоставлялось, условия выделения ссуды позволяли кредитору продать этот долг, чтобы обезопасить свои 900 долларов. Брокерские ссуды обходились недешево; по мере роста цен на акции рос и спрос на ссуды, ставка которых к 1929 году поднялась до 15 процентов годовых, и это обстоятельство постепенно гасило энтузиазм людей, приобретавших акции на заемные средства.

Быть может, лишь наиболее оптимистичные игроки отказывались признавать, хотя бы на словах, риски фондовых спекуляций, а вот сами брокерские ссуды казались совершенно безопасными для банков, которые могли получить доступ к средствам Федеральной резервной системы под 5 процентов и кредитовать спекулянтов по двойной или тройной ставке (простая и очень выгодная операция). Основная функция финансового капитализма состоит в том, чтобы эффективно перенаправлять деньги от тех, у кого они имеются в избытке, тем, кто в них нуждается. Пузыри нарушают этот механизм и тем самым мешают развиваться экономике; 1920-е годы стали ярким образчиком такой схемы: немало крупных корпораций увлеклось переброской капитала, необходимого для поддержания и развития бизнеса, на рынок маржинальных ссуд367.

Высокие ставки по брокерским ссудам дают понять, как затруднительно даже сегодня Федеральной резервной системе безопасно «проколоть» образовавшийся пузырь. В 1929 году ФРС теоретически могла остановить ажиотаж брокерских ссуд, но, поскольку банки и корпорации получали выгоду от двузначных ставок по ссудам, пришлось бы поднять процентные ставки почти до этого уровня, что сулило экономике катастрофические последствия. А само по себе повышение ставок по брокерским ссудам, если бы его контролировало правительство, не оказало бы существенного влияния на воодушевленных спекулянтов, которые, по крайней мере на бумаге, грезили головокружительными прибылями, ведь неуклонный рост цен на акции порождал самоподдерживающийся цикл доходности. Федеральная резервная система оказалась в положении скейтбордиста, который летит сломя голову по склону холма; у него всего два варианта – сознательно врезаться в дерево или продолжать движение, разве что пригнуться, а затем разбиться на более высокой скорости. ФРС выбрала второй вариант. (Начальный крах в октябре 1929 года снизил спрос на брокерские ссуды, ставка по которым упала до 7 процентов.)

На протяжении 1920-х годов финансовая мания затронула и респектабельный прежде институт инвестиционных фондов. В конце восемнадцатого столетия голландский торговец по имени Абрахам ван Кетвич учредил, насколько можно судить, первый взаимный фонд, то есть общедоступный фонд паев в предприятиях всей Европы и плантаций Нового Света, под названием «Eendragt Maakt Magt» («Единство придает сил»)368. За следующее столетие идея инвестиционного траста распространилась по всей Европе, стала особенно популярной в Шотландии, а в 1893 году проникла в Америку: в Бостоне появился Фонд личного имущества. Эти консервативно управляемые фонды обычно вкладывали средства в акции, которые покупались и продавались по запросу. Некоторые из фондов, созданных в 1920-х годах, дожили до наших дней: это «Дженерал эмерикен инвесторз», «Трай-континентал», «Адамс экспресс» и «Сентрал секьюритиз».

Зато история другого траста, «Голдман Сакс трейдинг корпорейшн», завершилась не столь благополучно. Брокерская фирма «Голдман, Сакс энд Ко», создавшая торговую компанию, не обращала внимания на бизнес инвестиционных фондов фактически до последнего момента: лишь в декабре 1928 года она спонсировала свою торговую компанию. Первые шаги новой фирмы были робкими; она полностью владела всеми своими акциями и облигациями, то есть не использовала заемных средств. Кроме того, материнская брокерская фирма «Голдман, Сакс энд Ко» сохранила за собой право собственности на 90 процентов акций торговой компании, продав населению всего 10 процентов акций. По сегодняшним меркам торговую компанию можно охарактеризовать как простой паевой инвестиционный фонд, созданный «Вэнгард» или «Фиделити» [115], с почти полным владением акциями.

Этот консерватизм вскоре отошел на второй план. Несколько месяцев спустя торговая компания слилась с другим детищем «Голдман», корпорацией финансовых и промышленных ценных бумаг, а рынок к тому времени настолько кипел, что уже через несколько дней после слияния, в феврале 1929 года, свежеучрежденную компанию оценили вдвое выше ее номинальной стоимости: можно сказать, она начала продавать публике однодолларовые купюры по цене два доллара за штуку.

Большинство удовлетворилось бы таким результатом, но «Голдман» заставила свою торговую компанию выкупить собственные акции, что еще больше увеличило ее стоимость. Тогда «Голдман» начала продавать акции компании инвесторам по чрезвычайно завышенным ценам. Затем очень быстро компания принялась финансировать новый траст «Шенандоа», а тот, продолжая громоздить нелепость на нелепость, ссудил средствами фонд «Блю ридж». По словам Гэлбрейта, «достоинство траста заключалось в том, что он позволял практически полностью разделить корпоративные ценные бумаги в обращении и корпоративные активы как таковые. Первых могло быть в два, три или несколько раз больше вторых»