как маленькие дети кричали от ужаса, глядя как умирают их родители, я спас бесчисленное количество женщин от изнасилований — как со стороны американских солдат, так и со стороны их собственного народа. Я видел, как пятилетней девочке оторвало руку и ногу, из-за бомбы заложенной в автомобиле. А педофилы и убийцы гниют в тюремных камерах до девяноста лет, хотя есть множество более подходящих способов заставить их страдать. Бога нет. Все происходит без причины. Люди умирают каждый день, а жизнь просто продолжается.

Бринли смотрит на меня испытующе, это не осуждающий взгляд, а взгляд женщины, которая пытается понять, кто я такой на самом деле.

— Так вот почему на твоем жилете написано «Солдат Бедлама»? Это носят военные? — спрашивает она.

— Нет, эту нашивку зарабатывают другим способом, — говорю я, не вдаваясь в дальнейшие объяснения.

Должно быть, она чувствует, что я не хочу говорить об этом, потому что меняет тему.

— Ты должен верить в свою страну, если сражался за нее.

Я делаю еще глоток, этот разговор становится слишком тяжелым.

— Я не верю в свою страну, но она мне дорога, есть разница.

— Разве это не одно и то же? — спрашивает Бринли, делая еще один глоток.

— Даже близко нет, — говорю я.

— Каждый во что-то верит. — Она больше ничего не говорит, а я наблюдаю, как по ее щекам разливается румянец.

— Хватит пить, а то тебя стошнит, — говорю я. — Он старый, он быстро ударит тебе в голову.

Неожиданно для меня она не спорит и возвращает мне полупустую бутылку.

— А говорил, что ни во что не веришь… — Она усмехается.

— Столько людей погибло. Столько людей воевало. Они отдали этому правительству свои жизни. Только для того, чтобы вернуться домой ни с чем. Без помощи, с необратимыми травмами — психическими или физическими, в большинстве случаев и с тем, и с другим. Их просто бросили. Они обратились за помощью к наркотикам. — Я сомневаюсь, стоит ли говорить, но потом добавляю: — Именно поэтому мы делаем то, что делаем.

— Что именно? — спрашивает она, и по какой-то причине, которую я никогда не пойму, я рассказываю.

— Мы помогаем наркоманам. Людям, о которых забыли. Многие не понимают, что правительство сквозь пальцы смотрит на то, что картели ввозят наркотики в эту страну, они создают наркоманов. Они не облегчают людям путь к трезвости. На самом деле они помогают им оставаться наркоманами. Мы финансируем клиники и помогаем ввозить лекарства, которые нужны, чтобы помочь людям избавиться от зависимости. Более дешевые лекарства означают, что большее количество людей смогут вылечиться.

— Торгуешь наркотиками? — спрашивает Бринли. Умная девочка. Я напоминаю себе, что, как бы безумно это ни звучало, я знаю эту женщину всего полторы недели. Я смотрю на нее, все еще сомневаясь.

— Я видела, как ты убил человека, — говорит она. — Я знаю, где он похоронен. Если я проболтаюсь, меня в любом случае убьют, так что какая разница, скажешь ты мне или нет? — спрашивает она с дерзкой, немного пьяной улыбкой.

Я делаю последний глоток. Поднимаю ее теплое тело и усаживаю в кресло рядом, затем закрываю бутылку, после чего ставлю ее обратно в шкаф и закрываю его.

— Да, наркотики на черном рынке. В основном метадон, мы поставляем его с большой скидкой, что делает его более доступным для клиник. Чем больше они могут получить, тем большему количеству людей они могут помочь. Мы также помогаем привлечь больше консультантов наркологических служб. Только в этом году мы помогли профинансировать и открыть четыре клиники в Атланте, в самых неблагополучных районах. «Адептам Греха» не нравится то, что мы делаем. Меньше наркоманов, больше бдительных глаз на их улицах — меньше денег для их клуба. — Я смотрю в окно на ее пустой двор.

— Многие солдаты становятся наркоманами, чтобы изгнать демонов, поселившихся в них из-за того дерьма, которое им пришлось пережить. — Я пожимаю плечами. — Это единственный способ, которым я могу им помочь.

— Я никогда не думала о том, что можно делать что-то незаконное ради высшего блага. Когда я росла, все всегда было черно-белым. Неправильное было неправильным, а правильное — правильным. — Бринли смотрит на меня, заправляя волосы за ухо.

— А сейчас что ты думаешь? — спрашиваю я, искренне интересуясь тем, каким она меня видит.

Она встает и подходит ко мне, обнимает руками за талию, приподнимается на носочки и целует в подбородок.

— Я чувствую себя виноватой, что заблуждалась, — честно отвечает она, и в моей груди поселяется странное чувство.

— Ты понимаешь, почему я делаю то, что делаю? — спрашиваю я, удивляясь, какого черта меня волнует ее мнение.

Бринли кивает.

— Думаю, да. Ты — более страшная версия Робин Гуда? — спрашивает она с легкой улыбкой.

Я снимаю ее руки со своей талии и направляюсь в спальню. Она молча идет за мной босиком.

— У меня очень эгоистичные интересы в этом бизнесе. Платят чертовски хорошо, но если я могу помочь людям, которые в этом нуждаются, я это делаю, — просто говорю я, открывая дверь и включая лампу рядом с ее кроватью.

— Тебя это когда-нибудь беспокоило? То, что ты делаешь это нелегально? — спрашивает она.

— Нет. Это лучший способ. — Я усмехаюсь. — Может, я и забочусь о своей стране, но я чертовски ненавижу правительство. Я прекрасно сплю по ночам, маленькая колибри, если ты об этом спрашиваешь.

Бринли зевает и забирается в свою кровать. Я смотрю как она укладывается, как снимает мою футболку и смотрит на меня, полагая, что я лягу с ней в постель. Тяжесть ее красоты и ожиданий, или что бы это ни было, обрушивается на меня, и я оказываюсь не готов к этому. Это камнем ложится мне на грудь.

Я застываю на краю ее кровати, когда образ последней женщины, которую, как мне казалось, я мог защитить, проносится в моем сознании. То, как она выглядела, когда жизнь покидала ее.

Я трезвею к чертовой матери. Я не забочусь о людях, и не просто так. Мой мир не из тех, что поддерживает то, что происходит между нами. Я не знаю, что это, но я знаю, что я не Акс, я не какой-то влюбленный, блядь, придурок, тем не менее, я только что рассказал женщине, которую я не знаю, слишком много о своих делах. Я сам предупреждаю об этом своих мужчин, и вот я позволяю киске задурить себе голову.

Я беру свою футболку с ее кровати и натягиваю ее через голову, и вижу выражение ее глаз, в которых читается вопрос, не собираюсь ли я просто оставить ее