Мандель и ее коллегами интерес со стороны прессы возрастал. Различные журналисты получили разрешение на доступ к Монтелюпиху. Их репортажи появлялись ради сенсаций и часто были полны самодовольства; журналисты упивались тем, как увядала красота Марии. «Теперь, когда я стою перед ней в дверях тюремной камеры в Монте, мне кажется, что эта крепкая женщина утопает в дыму, удушливо пахнущем горелыми костями. Манделиха поседела»2.

Зофия Москала, заключенная из камеры напротив, также заметила, что Мария часто выглядела подавленной. Эльфрида Кох, ее сокамерница, отметила, как сильно изменились Мандель и Брандль за время своего пребывания в тюрьме3.

Маргит вспоминает, что по мере приближения суда, хотя они и разговаривали, в основном Мария молилась – правда, не на коленях, а в постели.

– Я до сих пор хорошо помню одну молитву. Мы всегда молились вместе: «Богородица, Матерь Бога моего, прими же меня»4.

Мария рассказывала Маргит о своей семье, особенно об отце:

– Ей было очень жаль; он был таким хорошим, и она хотела бы поступить по-другому. Это было скорее связано с тем, как сильно она обидела отца. Ей было так жаль, что ее отец страдает. Мы не говорили о ее матери – Мария сказала только: «Моей мамы уже давно нет в живых».

Мария никогда не рассказывала о своем женихе. Маргит считает, что она уже отгородилась от своей личной жизни. «Она знала, что живой ей отсюда не выбраться». Мария старалась не говорить с Маргит о том, как попала в лагерную систему.

Она вообще не могла об этом говорить. Во-первых, потому что это было стыдно, а во‑вторых, потому что это разрушило ее жизнь. Она очень мало о чем мне рассказывала. Мне показалось, что она занимала себя своим прошлым.

Она много плакала. Не совсем открыто, но все же… Мария, казалось, была немного удивлена, что добилась такого высокого положения.

В целом я действительно не могу представить, в чем они ее обвиняли – в чем, по их словам, она провинилась. Может быть, из-за заключения или, я не знаю, чего-то еще, она не выглядела – и не была – плохим человеком… отнюдь.

Она не была плохим человеком5.

Часть шестая

Глава 77

Трибунал

Постепенно начались допросы, и Марии пришлось часто бывать в трибунале. Однако она ничуть не огорчалась по этому поводу. Наоборот. Она хотела наконец узнать, с чем имеет дело.

Маргит Бурда1

22 января 1946 года был создан Najwyzszy Tribunal Narodowy (Верховный национальный трибунал) для проведения в Польше судебных процессов особой важности, в том числе над нацистскими преступлениями, совершенными на польской земле.

Первым видным нацистом, которого судили в рамках этого суда, стал Рудольф Хёсс, комендант Аушвица, который был повешен 16 апреля 1947 года. Большинство наблюдателей ожидали, что после этого последует новый суд над другими преступниками из Аушвица. Однако вскоре стало очевидно, что быстро провести второй процесс не получится.

На это были свои прагматичные причины, отмечает бывший прокурор Ян Брандис:

– Потребовалось время, чтобы собрать все материалы для процесса над персоналом лагерей. Кроме того, процесс над Хёссом был показательным и потому быстрым – они описали масштаб его преступлений и быстро покарали его2.

Станислав Кобеля, который брал интервью у Брандиса, вспоминает, что прокурор втайне возмущался быстрой казнью Хёсса, считая, что он мог бы стать хорошим свидетелем на втором процессе.

Выдача военных преступников также была сопряжена с проблемами. Наряду с трудностями взаимодействия между новым коммунистическим режимом и странами, управлявшими западными зонами оккупации, обвиняемые были разбросаны по Польше и всей Европе. Один из обвиняемых, Максимилиан Грабнер, даже был по ошибке выдан Югославии. Из 320 человек, фигурировавших в деле, среди которых была и Мария Мандель, только 120 действительно находились в Кракове. Прокурор потребовал, чтобы все эти заключенные были немедленно переведены в Монтелюпих, но на это, конечно, требовалось время.

Польское правительство прекрасно понимало, что этот судебный процесс будет иметь большой резонанс и привлечет внимание мировой прессы. Было крайне важно, чтобы с обвиняемыми обращались справедливо и гуманно. В действительности же многие заключенные находились в плохом физическом и психическом состоянии. В связи с этим главный прокурор ввел правила, улучшающие их состояние, включая повышенную калорийность питания, новую одежду, физические упражнения и улучшенное медицинское обслуживание. Мария Мандель от этого только выиграла, так как это ускорило ее перевод из одиночной камеры после первого заключения и побега Йоханны Лангефельд.

Человек по имени Ян Зен, сыгравший важную роль в освещении и документировании зверств в Аушвице, был назначен главным следственным судьей по «делам исключительной важности», в том числе по предстоящему громкому процессу над обвиняемыми по делу Аушвица3.

В обязанности Зена также входило преследование и выдача лиц, обвиняемых и подозреваемых в данных преступлениях. Свободно владея немецким языком и слывя суровым руководителем, требовательным к деталям, Зен «также быстро приходил на помощь любому сотруднику, который нуждался в этом»4. Языковые способности Зена были огромным преимуществом, поскольку он мог обрабатывать большое количество немецких документов, а также напрямую общаться с обвиняемыми.

На фотографии 1946 года запечатлен долговязый мужчина с темными волосами и густыми бровями. Курильщик, мягкий и воспитанный, он выполнял свою задачу с большим рвением и блистательной компетентностью.

Рышард Котарба, биограф Зена, отмечает, что «ключевым моментом здесь была личность и компетентность Яна Зена. Во время разбирательства [он был] главным человеком, собиравшим и руководившим подготовительной работой. Именно он собрал эти тома материалов»5. Знания и компетентность Зена повлияли на все составляющие судебного процесса. Он наблюдал за всеми разворачивающимися процессами и был свидетелем вынесения окончательных приговоров и назначения наказаний. В итоге, как отмечает Эндрю Нагорски в своей книге «Охотники за нацистами» [13], Зен тщательно подготовил почву для побед в зале суда6.

По указанию Зена чиновники начали собирать по всей Польше свидетелей и добиваться показаний уцелевших. Фотографии заключенных нацистов были увеличены, напечатаны на плакатах и выставлены на городских площадях крупных городов. Многие уцелевшие узнали Мандель и других преступников по этим плакатам.

Свидетелей допрашивали в региональных судах. Каждый человек давал показания (Protokol), в котором указывались дата, наименование суда, личные данные свидетеля, имя прокурора и секретаря, ведущего протокол7.

Обличительные свидетельства о действиях Марии стали неудержимым потоком стекаться в Краков. Уцелевшие, в том числе по крайней мере одна надзирательница, рассказывали о зверствах – сведения, которые должны были стать ключевыми в предстоящем судебном процессе.