– Шкура британская, предатель!

– Да нет, это его предали, друг ты наш, батюшка.

– Шпион, провокатор, лизоблюд советский, шакал капиталистический.

Одни тянули к нему руки с мольбой, другие указывали на него пальцами с черными полосками грязи под ногтями. Он кричал всем без разбора, даже тем, кто был из других лагерей, что он с ними. Когда Редж собрался вернуться наверх, оказалось, что люк трюма задраен.

Корабль отчаливал. Гудки заглушали стоны, проклятия и молитвы запрещенному русскому Богу. Только после того, как они отошли на три мили от берега, открыли люки и разрешили выйти на палубу. В тусклом лунном свете люди увидели в последний раз ливерпульский причал, а за ним разрушенный, но свободный город. Редж пробился к дверям кают-компании, где его остановил офицер торгового флота.

– Сюда нельзя, товарищ, – сказал он. Редж крепко выругался по-английски.

– Прости, приятель, я думал, ты один из них, – удивился британец. Редж спросил, где каюта капитана.

– Не знаю, дружище. Вот он знает.

Теперь Редж стоял лицом к лицу с равным ему по чину. Они изумленно оглядели друг друга, и каждый увидел себя будто в кривом зеркале. Пожилой, уже весь в морщинах корабельный мичман, считавший дни до демобилизации, глядел на Реджа с не меньшим удивлением. Редж выложил все как есть.

– Нас это не касается, – ответил мичман осипшим прокуренным голосом, – я уже дважды ходил в такой рейс, и нам строго-настрого приказано держаться от таких проблем подальше. Русские сами о своих заботятся, если все это можно назвать заботой. Двадцать один год служу – такого никогда не видел. Нас как будто и нет вовсе по пути в Россию. Мы снова становимся людьми, только когда грузим наших и янки. У вас, наверно, на Джо Сталина большущий зуб. Понимаю: русские приклады прошлись по голове офицера королевских вооруженных сил. Не смывайте кровь с лица, пусть наш старик полюбуется. – Он имел в виду капитана корабля, в каюту которого проводил Реджа. Первым делом Редж спросил, будет ли остановка в Гибралтаре, и с облегчением узнал, что следующий порт – Генуя.

Сняв китель, капитан, усталый бледный старик в изящных подтяжках, прослуживший всю войну во внутренних войсках, отдыхал за стаканом рома. Он спокойно выслушал Реджа.

– Правила устанавливаем не мы, – сказал он. – Нам приходится помалкивать. Мы вступаем в свои права только на обратном пути. Тогда корабль снова становится британским. Такого и в горячечном сне не приснится. Мы их кормим, одеваем, лечим их раны и трипперы, а они здесь командуют и слова нам сказать не дают. Ничего не попишешь, если считаешь это наказанием за то, что мы вовремя второй фронт не открыли. Ну, вы хоть и нежданное пополнение, но дело мы вам найдем. Будете отвечать товарищам на их языке, когда им приспичит на меня орать.

– Что делать с ранеными, которых приволокли на борт, сэр? – спросил Редж, наблюдая, как капитан трясущейся рукой подливает себе рому.

– Наш костоправ о них позаботится. В отличие от русских, он относится к нашим пассажирам по-человечески. Но на этот раз у нас и русский доктор имеется. Причем женщина, представляете? Кроме нее, на борту еще шесть женщин. И дети есть. В пути ожидается прибавление – одна женщина на сносях. Ничего подобного в жизни не видел. К женщинам не приближайтесь, получите штык в живот. И от советских гостей подальше держитесь. Найдите себе каюту, сидите там и не рыпайтесь. Я вас позову, если майор Кизитов, или как его там, вздумает на меня орать. В кошмарном сне такого не привидится.

Избранный старшим группы капрал Моксли, рядовые Бакли, Гоу, Джонс, Кресс, Кроссбоу, Найтон, Тимсон, Шоукросс и Эддл еще не успели пересечь границу Польши, когда «Герцогиня Бедфорд» снялась с якоря. Кто бы мог подумать, что Польша такая огромная. Им казалось, что впереди только заснеженные поля, заледенелые трупы людей и животных, но оказалось иначе: то и дело они натыкались на прочесывавших местность советских солдат и на вереницы изможденных, заросших щетиной пленных немцев. Перед самым бегством рядовому Шоукроссу пришла в голову мысль прихватить большой британский флаг, висевший на лагерном заборе, чтобы русские не приняли их за немцев, хотя русские наверняка любой флаг, кроме советского, воспринимали как вражеский. К тому же они не тратили время на долгие разбирательства и стреляли во всех подряд, кроме своих. Мало кто из них видел раньше британский флаг. Им явно понравилась кумачовая ткань с пестрыми полосами, но для острастки они пальнули повыше голов Бакли и Гоу, которые несли флаг без древка, взявшись за верхние углы полотнища, отчего он стал похож на занавес, прикрывавший остальных участников побега. На этом участке британцам повезло: из Бурака до Капусты, так, кажется, назывались эти городки, их подвезли русские на порожнем грузовике. Необходимо было опередить полковника Хебблтуэйта, хотя одному богу известно, как далеко могла продвинуться его огромная пешая колонна по ледяным равнинам, продуваемым колючим ветром. Русские угостили их американской тушенкой без лаврового листа, претившей пролетарскому вкусу, и заставили принять по доброму глотку спирта. Британцы не переставали мечтать о кружке горячего английского чая.

Снег, который для русских был родной стихией, для британцев оказался сущим наказанием. В первую ночь они то и дело падали, но упорно продвигались вперед, стремясь оторваться от полковника Хебблтуэйта. К рассвету, когда им удалось преодолеть только три мили, они обнаружили заброшенную деревню под названием Криница, или как-то еще. Около часа они подремали в пустом коровнике, пропахшем навозом. Капрал Моксли, обладавший особым нюхом на технику, нашел грузовик, брошенный отступающими немцами, исправный, но с пустым бензобаком. Дорога шла под гору, и они проехали около мили с выключенным двигателем, потом наткнулись на одноколейку, где стояла одинокая ручная дрезина. На ней, поочередно работая рычагом, они добрались до разрушенной станции, что-то вроде Смутны. Здесь покореженные бомбежкой шпалы встали дыбом. В Уступе они впервые встретили поляков, освобожденных из немецкого рабства. Они не понимали того русского, на котором с ними пытался говорить Дэн, однако с радостью признали британский флаг, выкопали из снега пару замороженных кур и сварили суп с мерзлой картошкой и какими-то травами. Это была польская семья: престарелые отец и мать, которую била лихорадка, и сыновья-близнецы. Парни с завистью рассматривали английские шинели, а британцы были счастливы, что могут погреться у огня в деревенском доме, хоть и полуразрушенном, пожевать курятины, хоть и жесткой, и попить горячего бульона. По прикидкам рядового Шоукросса, они преодолели около пятидесяти миль. До украинской границы оставалось не менее пятисот. Картами он запасся, вырвав их из энциклопедии в лагерной библиотечке. Им предстояло идти дальше на юго-восток, на Глогов и Легницу, – путь неблизкий. У огня сушились ботинки и носки. Все воротили носы от ног капрала Моксли.

– В нашей семье у всех ноги воняют, – оправдывался он.

У каждого в вещмешке было припасено по свежей паре носков и ботинок на будущее.

Когда успевшие стать бородатыми британцы покидали Уступ, если именно так он назывался, начался снегопад, и лед предательски скрылся под мягким пушистым покровом. Они без конца скользили и падали. Рядовой Кресс не переставая ныл и жаловался, что им никогда не дойти. Шоукросс припугнул его полковником Хебблтуэйтом и пресловутой воинской дисциплиной. До следующего привала им предстояло пройти не менее двадцати миль. Казалось, дорога вела в никуда. Вокруг был только снег, мертвые деревья и едва различимое из-за туч солнце. Отряд попробовал идти в ногу и даже взбодрить себя песней про каптенармусовых крыс, но ничего не вышло – слишком часто они скользили и падали. Добравшись до разрушенной фермы па окраине деревни Поземка, они рухнули на солому в чудом уцелевшем после немцев и русских сарае, напоминавшем коровник. Рядовой Кроссбоу сказал, что его левая нога совсем онемела, и тогда Шоукросс нашел в себе силы встать и развести огонь. Спичек у них было достаточно, курева немного, хватит ненадолго, только вот еда кончилась. Кто-то нашел банку постного масла. Дэн сказал, что оно не похоже на русское масло, но, может, сгодится для жарки. Каждый выпил по глотку, от чего многих затошнило. Рядовой Эванс вспомнил, как в детстве мать заставляла его пить теплое оливковое масло от простуды, и это было не так противно. Доели остатки американской свиной тушенки из банки с русской этикеткой. Открывать консервную банку было легко: янки снабдили ее прикрепленным ко дну ключиком. Труднее оказалось поддерживать огонь. Они тщетно пытались разжечь толстую ножку дубового стола, покрытую черным лаком. Потом уснули. Среди снегов Дэну снилось другое путешествие: он умирал от жажды по дороге из Рима через Флоренцию, Болонью и Трент в Австрию. Попасть в плен легче, чем выбраться из него.