А это еще что за фигня?

Пока я отвлекалась на логистику и смысл различных греховных приспособлений, разложенных на пыльной тумбочке Колтона, Рыцарь снял джинсы и трусы с рисунком американского флага. Он был нагим и прекрасным. Захватывающим и пугающим. Чувствительным и жаждущим крови, и я хотела его всего.

Рыцарь улыбнулся моей любимой улыбкой, глядя на меня, лежащую на спине – кожа, кости и бойцовские ботинки, – и я распахнула ему объятия. Я и моргнуть не успела, как он схватил мою руку за запястье, надел на него наручник и прицепил его к стойке кровати. Я удивленно рассмеялась, и улыбка Рыцаря сменилась хулиганской усмешкой. Взяв вторую пару наручников, он сел на меня сверху.

Приковав мою вторую руку к другой стойке, он, торжествуя, наклонился надо мной. Он казался… счастливым. Злодейски, чертовски брутальным, наверняка ненормальным, но счастливым.

– Ты не сказала, что у тебя месячные, – сказал он, проводя членом вдоль моих складок.

– Я сама не знала, – прошептала я, стараясь не покраснеть.

Опускаясь и прижимаясь ко мне всем телом, Рыцарь прошептал мне на ухо:

– Мне страшно нравится.

– Я уж вижу, – захихикала я, натягивая свои оковы и пытаясь приподнять бедра ему навстречу.

– Можно… лизнуть тебя там?

Я кивнула, вся в предвкушении.

Рыцарь целовал мое тело, которое уже было начисто вылизано, спускаясь все ниже и ниже, и я раскинула колени в стороны. Мне так хотелось погладить его голову, но я не могла. Я могла только повиснуть на своих оковах.

Меня возбуждала и эта беспомощность, и низкое рычание Рыцаря, наполняющего меня своим языком. Мои бедра дергались в ответ, а все внутри меня трепетало. Чувствуя, что я уже близка, Рыцарь протянул руку, погладил клитор быстрыми, легкими движениями, и на меня обрушилась волна наслаждения, поглотив меня целиком. Мои руки непроизвольно дергались в оковах, а я сама провалилась в пелену стонов, проклятий, судорог и тьмы.

Пока я пыталась пережить оргазм, Рыцарь утер лицо майкой, подстеленной под меня, разорвал обертку презерватива и натянул латексный чехол почти до самого основания своего разбухшего, заброшенного члена.

Расположившись возле входа в мое отверстие, Рыцарь медлил. Его лицо было серьезным и обеспокоенным. Неуверенность в его глазах сказала мне все, что нужно. Мой бесстрашный Рыцарь боялся – боялся за меня, боялся себя самого. Он собирался причинить мне боль, худшую, чем мог бы сделать кто угодно другой.

Но я была готова.

Ну, или я так думала.

Я уверенно кивнула ему, подтверждая свое согласие, и тут же почувствовала, как мои внутренности раздираются на куски. Я крепко вцепилась в наручники и втянула воздух сквозь стиснутые зубы, стараясь подавить слезы, подступающие к глазам.

«Не реви. Не реви. Представь, что ты там, где тебе хорошо, и пережди. Ты можешь, Биби. Ты крутая».

Но я не могла оказаться там, где мне хорошо. Потому что я и так была там. Я прижималась всем телом к любимому, мне поклонялся сам дьявол, и я хотела, чтобы это не кончалось.

Я не помню, сколько это продолжалось. Не помню, что делал Рыцарь, когда кончил. Не помню, как он вынимал эту циркулярную пилу из моей вагины. Но я помню, как он обнимал меня, когда все завершилось. Как он зарывался лицом между подушкой и моей щекой. Я не понимала, ищет он утешения от того, что сделал, или предлагает его, но его руки были как гигантские пластыри, склеивающие меня обратно. Мне захотелось обнять его в ответ, но это желание немедленно натолкнулось на жесткое сопротивление и скрежет металла по дереву, едва я попыталась шевельнуть рукой.

Рыцарь поднял голову на этот звук, и, едва он осознал, откуда тот исходит, его лицо немедленно исказилось в смеси раскаяния и заботы.

– Черт! Наручники!

Он вскочил и схватил со столика ключи, помедлив только для того, чтобы скинуть презерватив в мусорную корзину, где он и останется на ближайшие лет десять-двадцать. Освободив мои руки, Рыцарь притянул меня к себе на колени, обхватил руками и сосредоточился на моих покрасневших натертых запястьях, постоянно дуя, целуя и зализывая их между потоком извинений.

– Прости меня, детка. Мне ужасно жаль, – говорил он, целуя практически незаметную ссадину и беспокойно осматривая меня с ног до головы. Обнаружив новую царапину, он целовал и ее. – Ты в порядке? Я не хотел делать тебе больно. В смысле я знаю, что это немножко больно, но я очень старался. Пожалуйста, скажи, что ты в порядке? Это на фиг убьет меня, если я покалечил тебя, Панк, ты же единственное, что я вообще когда-то любил.

После каждого поцелуя Рыцарь всматривался в мое лицо, взволнованно подняв брови. Хотя мое тело только что пережило в его руках приступ раздирающей боли, моя душа чувствовала себя могущественной, сверкающей и новой, как феникс, восставший из пепла изничтоженной девственности. Боль стерла последние следы детской невинности, слабости и наивности, которые были мне больше не нужны. На свет явилась сильная, храбрая, умудренная опытом я.

Я погладила Рыцаря по голове и поцеловала в опущенный уголок рта.

– Да я лучше, чем в порядке, – просияла я. – Я хочу сделать это еще раз.

Мой парень – мой милый, взволнованный, недолюбленный псих – одарил меня моей любимой улыбкой, а его член немедленно дернулся возле моего бедра.

– Рыцарь? – спросила я, кинув взгляд на коллекцию, разложенную на тумбочке. – А зачем мед-то?

Рыцарь закусил мою нижнюю губу оскаленными в ухмылке зубами.

– А это для следующего раунда.

Зимние каникулы были прекрасны. Школы не было, работали мы только по вечерам и в выходные, и это оставляло нам все дни, которые мы проводили в доме Пег, освящая все комнаты по очереди. Да что там – к концу второй недели сложно было бы найти кусок ковра, на котором мы этого не сделали.

А когда мы не трахались, мы обнимались. Господи, эти обнимашки. Все было по-настоящему. Я была дико, крепко, по-настоящему, идиотски влюблена.

И у меня все болело. Адски.

Но вот однажды – как раз перед Рождеством – возле дома Пег, когда мы туда приехали, мы увидели ее машину.

– Черт. Похоже, у Пег выходной, – сказала я. – Куда же нам пойти?

Я не предлагала пойти ко мне, потому что… скинхед. Ну, в смысле одно дело, когда тебя подвозит парень с бритой башкой. Но совсем другое – привести его в дом и познакомить с родителями, если он одет как неонацист.

– Салон сегодня закрывается рано, но все равно раньше трех они не упрутся, – сказал Рыцарь.

– А мы можем поехать к тебе домой? – спросила я.

– У меня нет дома, – резко ответил Рыцарь.

– Ну, ты же понял, о чем я. В дом твоего отчима. Он там?

Вздохнув, Рыцарь дал задний ход.