У Финна забурлила кровь.

— Почему не со мной? Ради Бога, Александра, объясни, что все это значит? Неужели ты согласна выйти замуж за другого мужчину, но не за меня?

— Нет, не за тебя! — подтвердила Александра.

Она наконец подняла глаза. Они были тяжелыми и покрасневшими, в уголках блестели слезы. Она смахнула непрошеную влагу рукой.

— Я не позволю, чтобы сюда примешались деньги. Все что угодно, только не это. Финн, я хочу, чтобы наши отношения остались ничем не замутненными, неиспорченными.

Он прижал к себе дрожащее тело:

— Тише, дорогая, тише.

— Никакого брака. Мне не нужна сделка. Не нужен контракт.

— Конечно, нет.

— Я не должна была тебе говорить. Никогда не собиралась. Даже не знаю, как вырвалось.

— Тише, дорогая. Я рад, что ты мне все рассказала. Хочу, чтобы между нами не было тайн.

Александра истерически рассмеялась и тут же всхлипнула.

— Послушай, Александра, милая моя. Будь я проклят, если позволю тебе выйти замуж за кого-то из-за денег, — заявил он, усадил ее поудобнее и заправил упавшие налицо пряди за уши. После этого продолжил: — В том числе за меня.

Ее взгляд скользнул по лицу мужчины и замер на его губах.

— Очень разумно, — пробормотала она.

Финн смотрел на нее с нежностью. В этой женщине ему было по душе все: как розовеет и начинает светиться ее кожа после акта любви, как она отводит глаза, не в силах встретиться с ним взглядом. Ему нравилось, как мягкие волосы, избавленные от множества заколок, падают на спину и плечи, закрывают грудь, как взгляд ее становится отрешенным и задумчивым, когда она устремляет его на одинокую мерцающую свечу.

Он прижался губами к ее лбу.

— Ты выйдешь за меня замуж по любви, — чуть слышно прошептал он.

Финн оставался серьезен. На его лице было такое же выражение, как во время работы над батареей, полное страсти и убежденности. Александра предположила, что должна чувствовать себя польщенной. Быть поставленной в один ряд со свинцово-кислотной батареей — честь, которой удостаивались немногие женщины. Если удостаивались вообще.

Воспользовавшись ее временным оцепенением, Финн уложил Александру на спину и теперь покрывал ее лицо легкими поцелуями.

— Я отлично понимаю, дорогая, что брак со мной для тебя невыгодная сделка. Упрямый неразговорчивый мужлан — увы, я именно таков, — склонный проводить дни и ночи напролет в грязных мастерских на захолустных заводах. Или, Господи, прости, в лабораториях.

Александра зашевелилась, не в силах противостоять его прикосновениям. Она обняла Финна за шею и закрыла глаза.

— Сомнительные коллеги, замусоривающие гостиную, оставляющие масляные пятна на обивке мебели и выпивающие запасы твоего лучшего бренди.

Он проложил поцелуями дорожку от губ к уху и легонько дунул в него, что заставило Александру хихикнуть.

— Ни титула, ни положения в обществе, мать — скандальная куртизанка, а отец…

Он пожал плечами и снова стал целовать ее, теперь двигаясь вниз — к грудям. Добравшись до правой груди, он взял сосок в рот и принялся сосать с энтузиазмом.

— Твой отец? — переспросила она, пытаясь сохранить способность мыслить, несмотря на затуманивающее мозг наслаждение. — Расскажи мне, кто он?

Финн проигнорировал вопрос.

— К тому же физический облик оставляет желать лучшего. Слишком длинный, слишком худой, большая голова. Я был неуклюжим нескладным юнцом, тыквой на палочках.

— Ты очень красив. Великолепен. Ох!

Язык мужчины стал увлеченно исследовать ее пупок. Непередаваемые ощущения.

— И наконец, нельзя забывать о рыжих волосах. Ужасный тыквенный, ну, или морковный цвет.

— Я обожаю твои волосы. — Она намотала на палец небольшую прядь, слегка дернула и заворчала от удовольствия!

— Так что я вполне понимаю твое нежелание выходить за меня. Оно совершенно разумно. Хотя, с другой стороны, есть это. — Дорожка из поцелуев продолжилась вниз по животу, и Финн раздвинул ноги Александры.

— Что? — выдохнула она.

— Это.

В этот момент ее мозг окончательно отказался выполнять функции, предназначенные ему природой, то есть мыслить, уступив место вихрю ощущений. Горячий язык. Финна коснулся ее самой интимной плоти, методично исследуя каждую складку. Александра судорожно хваталась за его волосы и плечи, за простыни и подушку, стараясь удержаться на краю, не утонуть в омуте наслаждения, которое уже невозможно было вынести. Его язык двигался медленно, очень медленно, сводя с ума, касался ее везде, но тщательно обходил единственную точку, средоточие самых сильных ощущений, ту часть ее, которая требовала его прикосновений.

— О, пожалуйста, пожалуйста, — пробормотала она и сама не узнала свой голос.

Она почувствовала, как что-то проникает в ее тело — палец, еще один и, наконец, его язык. Он сразу коснулся заветного местечка. Ее тело дернулось, но Финн продолжал теребить языком ту самую точку, крошечный бугорок, вокруг которого вращался ее мир.

Оргазм обрушился на нее, как Джаггернаутова колесница[4], тяжелый и необоримый. Александра откинула голову и накрыла лицо подушкой, чтобы заглушить свой крик.

Финн знал, что делать. Будь он проклят. Будь он благословенен. Волны оргазма накатывали на нее одна за другой, постепенно уменьшаясь, оставляя после себя приятную расслабленность. Александра лишь смутно почувствовала, что тело Финна снова накрыло ее тело, а его рот прильнул к ее губам. Она пробормотала что-то неразборчивое и обвила его руками.

Его поцелуи были легкими и терпеливыми, и она Постепенно спустилась с небес на землю. Тогда Финн опять стал настойчивым, голодным и в какой-то момент повернул ее спиной к себе.

— Что… — Она шумно вздохнула, почувствовав его напряженную плоть, трущуюся о ягодицы.

— Доверься мне, дорогая, — сказал Финн. — Позволь мне показать тебе. Позволь мне любить тебя.

Он стал очень медленно входить в нее сзади, и ее бедра непроизвольно приподнялись и стали двигаться ему навстречу. Александра глухо застонала. Она чувствовала удивительную потрясающую наполненность. Невероятный мужчина был везде — в ней, вокруг нее. Их тела слились воедино, двигались вместе в едином ритме к общей цели.

Финн почувствовал, как в ее теле опять начинает накапливаться напряжение, его движения стали сильными и ритмичными, казалось, он проникал в самую глубь ее естества. Это было уже слишком — наслаждение, которое невозможно вынести, удовольствие, такое сильное, что граничит с болью. Ей была необходима разрядка — терпеть больше не было никакой возможности, но Финн не позволял, держа ее на грани.