— Татьяна Яновна, скажите, только честно, я вам не нравлюсь?

Повисла гробовая тишина. Женщина растерянно моргнула — видимо, внезапно заданный вопрос застал ее врасплох, — но тут же взяла себя в руки.

— Хм… — она передернула плечами, — если честно… да… вы мне не нравитесь. — И она с вызовом уставилась на Аню.

— Спасибо за честность. — Девушка улыбнулась, и боль за Женю начала отступать, а вместе с ней по кухне перестали летать стрелы, запускаемые гостьей. И медленно уползал холод.

Татьяна Яновна выпрямила спину, вздернула подбородок.

— Дима, надеюсь, ты меня проводишь? — Она поднялась на ноги.

— Пожалуйста, не уходите, — Аня выставила руку ладонью вперед.

— Не уходить? — удивилась Татьяна Яновна, и ее брови поползли вверх. — Но мне здесь больше нечего делать, — властным тоном сказала она и шагнула к двери.

— Мама, не нужно… — холодно произнес Дмитрий, и Татьяна Яновна удивленно уставилась на сына.

— Ты намерен меня воспитывать?

— Мама! — Лицо Димы было похоже на восковую маску.

— Я не собираюсь вас воспитывать, — сухо ответила Аня, — я только хочу рассказать вам и Диме о нас с Женькой…

— Аня!.. — сдавленно воскликнул брат.

— Да, Женька… Время пришло… Мы не можем больше молчать. Вот что ты сейчас делал? Ты пытался разрядить обстановку. Ведь никакого кота не было, правда?

Женя опустил голову.

— И никакого голубя, да? — Аня печально усмехнулась.

На лице Татьяны Яновны появилось любопытство, щедро сдобренное торжеством. Она вернулась за стол и наклонила голову к плечу…

Девочка не такая, как все

Сестры Гольд, дочери военного врача (председателя военно-медицинской комиссии, театрала, немного поэта и немного писателя — он писал стихи и рассказы и зачитывал их друзьям, — поклонника циркачек и молоденьких актрис), потеряли маму в первые дни Второй мировой войны. Они приехали на свадьбу к родственникам в Ровно, а двадцать третьего июня уже мчались на поезде в Киев. Город бомбили, и Гольды не знали, как добраться из Киева до Харькова. Через два часа они уже не думали о том, как добраться до Харькова, а убегали от поезда, остановившегося в поле, от самолетов, бомб и пуль, свистящих над головами. Падая на землю, папа закрывал собой Розу, а мама — шестимесячную Лену, и однажды не поднялась. Обо всем этом Лена узнала от сестры, и еще узнала, что обезумевший отец хотел втащить мертвую маму в вагон, но ему не позволили. Даже пистолетом угрожали.

Вскоре после прибытия в Харьков папа отправил Розу и Лену с сестрой покойной жены в эвакуацию в Маргилан, а сам продолжал работать — выдавать справки. Справки, цена которым — жизнь: после медосмотра он и еще двое коллег решали, годен призывник к строевой службе или нет, ехать ему на передовую или в тыл. Решали, беря за справку о непригодности и деньгами, и драгоценностями.

В начале осени стало ясно, что Харьков не удержать, и военно-медицинская комиссия переехала в Ростов. Благодаря занимаемому положению Франц Петрович смог увезти с собой ценные вещи. Сначала он двигался на восток, потом на запад, и после окончания войны вернулся домой не то что богатым, а сказочно богатым человеком. Девочки приехали раньше, сразу после освобождения Харькова. Квартиру нашли разграбленной, но не немцами, а соседями — так сказала старушка-соседка со второго этажа, мол, как только Франц Петрович уехал, дворник с дружками выломали дверь и первое, что вынесли, — это обувь и одежду. Потом дошла очередь до мебели, ковров, посуды и всякой мелочи, а затем двор оглашали пьяные крики недовольного дворника, мол, сволота-жидяра бриллианты с собой увез. Почему сволота, понятно. Почему жидяра — тоже понятно, фамилия далеко не белорусская, но Франц Петрович, он же Франек Петрович, был чистокровным белорусом, если, конечно, верить паспорту. А вот почему бриллианты — неясно, уж кто-кто, а сволота-дворник о них ничего не знал, но, видимо, догадывался.

Франц вскоре обставил пустые комнаты добротной мебелью, купив ее через знакомых, приобрел также посуду и другие необходимые вещи. Поехал на то место, где оставил жену на обгоревшей траве, набрал в мешочек земли и закопал его на могиле тещи. И начал жить, как считал нужным, как привык: ходил в театр, цирк, влюблялся, расставался, снова влюблялся… При живой супруге, царство ей небесное, было так же, и она ему слова ни разу не сказала, ведь статус жены важного начальника интересовал ее больше мужниной верности, царство ему небесное.

Каждый год Франц Петрович отправлял дочерей с семьей золовки на два месяца в Анапу, и вот однажды, Роза была уже студенткой юридического института, звонят девочки отцу из Анапы, а он трубку не берет. На следующий день — тоже не берет, и так несколько дней. Роза позвонила отцу на работу, а ей говорят: «Товарищ полковник найден в квартире мертвым, а мы не знаем, где вы». Роза на поезд — и в Харьков. То, что она увидела, надолго повергло ее в шок. Крупы, мука, сахар, овощи, — все рассыпано по кухне, банки с медом и вареньем разбиты, в ванной комнате зола из титана на пол высыпана. Мягкая мебель беспощадно изрезана, диванные подушки вспороты, содержимое шкафов, столов и буфетов валяется на полу, паркет сорван.

— А где же… — Роза не смогла закончить вопрос — невидимая рука сдавила ей горло.

— Сюда. — Следователь открыл дверь в спальню.

Возле коврика с огромным темным пятном — человеческий силуэт, нарисованный мелом.

— Идемте дальше. — Голос следователя выводит Розу из оцепенения.

Они направляются в столовую.

Пианино сдвинуто с места, и там, где оно стояло, сорван паркет. В полу яма размером с большой чемодан.

— Вы знаете, что здесь было?

Нет, Роза не знала. Следователь задал ей много вопросов, но убийц отца так и не нашли. Девочки осиротели и вскоре перестали общаться с теткой — из-за ее жадности: та норовила в их квартиру прописать и вселить дочку с зятем, но Роза категорически отказалась. А когда жилкоммунхоз заявил, мол, великовата квартира для двух соплячек, мы вам тут коммуналку организуем, девушка быстро сориентировалась и получила в туберкулезном диспансере у папиной бывшей любовницы справку о том, что Лена больна открытой формой туберкулеза. Конечно, Роза могла бы взять такую справку для себя, но тогда в институте ее заставили бы до полного излечения уйти в академотпуск, а тут до получения диплома рукой подать и Роза уже видела себя судьей. Лена же с удовольствием училась дома. Через год Роза взяла справку о том, что у сестры закрытая форма туберкулеза. Леночка пошла в школу, а жилкоммунхоз от них отстал — как ни крути, такая больная должна жить в изолированной квартире.

Роза окончила юридический, ее направили на должность помощника судьи, а вскоре она захотела выйти замуж, но не случилось: Лена сказала, что парень ей не нравится. Да и жених этот, военный, косо смотрел на нее. Стоило ему, бедолаге, спросить: «Твоя сестра с нами жить будет?», как Роза тут же дала ему отставку. В тридцать она снова задумалась о замужестве, и снова жених не понравился Лене. Наверное, старшая сестра могла бы проигнорировать мнение младшей, но вместо этого махнула рукой на собственную личную жизнь, не держа в сердце ни обиды, ни досады, а с годами успокоилась окончательно. Большая разница в возрасте нравилась обеим сестрам: Роза чувствовала себя не только старшей сестрой, но и матерью, а Лена так и осталась в душе маленькой девочкой и никого так не любила, как сестру, — Роза была ей мамой, папой, подругой и главной советчицей.