Сэм встает:

— Надо выяснить правду.

Мы застаем Старого Лу на Спринг-стрит, в магазинчике, торгующем лапшой. Он ест чайные кексы и пьет чай с друзьями. Увидев нас, он встает и идет нам навстречу:

— Что вам надо? Почему вы не на работе?

— Надо поговорить.

— Не сейчас. Не здесь.

Но мы не собираемся уходить, не получив ответы на свои вопросы. Боясь, что наш разговор услышат, Старый Лу отводит нас к киоску, стоящему в отдалении. С той драки прошло уже несколько месяцев, но Чайна-таун продолжает сплетничать о ней. Старый Лу пытается проявлять дружелюбие, но между ним и-Сэмом, не желающим тратить время на любезности, до сих пор существует неловкость.

— Вы родились в деревне Вахун, так?

Старик щурит свои змеиные глаза:

— Кто вам сказал?

— Не важно. Это правда? — спрашивает Сэм.

Старик молчит. Мы молча ждем ответа. Вокруг раздается смех, болтовня и стук палочек о тарелки. Наконец старик крякает.

— Здесь все лгут, не только вы, — говорит он на сэйяпе. — Взгляните на тех, кто сидит в ресторане. Взгляните на тех, кто работает в Чайна-Сити. Взгляните на тех, кто живет в нашем квартале или в нашем доме. Каждый здесь что-нибудь скрывает. Я скрываю, что родился не в Америке. Землетрясение и пожар в Сан-Франциско уничтожили все записи о рождении. В то время мне было тридцать пять. Как и многие другие, я пошел к властям и сказал, что родился в Сан-Франциско. Я не мог этого доказать, но и они не могли доказать обратное. Так я получил гражданство… бумажное гражданство. Так же, как и ты — мой бумажный сын.

— А Иен-иен? Она ведь тоже приехала сюда до землетрясения. Она-то как получила гражданство?

Старик кривится от отвращения:

— Она — фужэнь. Она не умеет лгать и хранить секреты. Это очевидно, иначе бы вас здесь сейчас не было.

Сэм трет лоб, пытаясь осмыслить услышанное.

— То есть если кто-нибудь обнаружит, что вы на самом деле не гражданин Америки, тогда Уилберт, Эдфред…

— Да, все мы, в том числе и Перл, окажемся в беде. Вот почему я вас так держу. — Он сжимает руку в кулак. — Не должно быть ни одного шанса на ошибку. Ничто не должно просочиться.

— А я? — нерешительно спрашивает Мэй.

— Верн родился здесь, так что ты, дорогая Мэй, жена настоящего гражданина. Ты приехала сюда легально, и ты в безопасности. Но тебе следует оберегать сестру и ее мужа. Один донос — и их вышлют. Нас могут выслать всех, кроме тебя, Верна и Пань-ди — хотя я уверен, что ребенок должен следовать за своими родителями. Я верю, Мэй, что ты проследишь, чтобы этого не произошло.

Мэй бледнеет:

— Но что я могу сделать?

Старый Лу слегка улыбается, и его улыбка впервые не кажется мне безжалостной.

— Не переживай, — говорит он и поворачивается к Сэму. — Теперь мы знаем все секреты друг друга. Мы связаны навеки, как настоящие отец с сыном. Мы вдвоем должны защищать не только друг друга, но и дядюшек.

— Почему вы выбрали меня, а не одного из них? — спрашивает Сэм.

— Сам знаешь. Мне надо, чтобы после моей смерти кто-то заботился о моих предприятиях, моем родном сыне и почитал меня, потому что Верн не сможет. Я знаю, ты считаешь меня жестоким человеком и, наверно, не веришь мне, но я в самом деле считаю тебя заменой своему сыну. Ты всегда будешь для меня старшим, первым сыном — вот почему я так строг с тобой. Я пытаюсь быть настоящим отцом! Я отдам тебе все, но ты должен пообещать мне три вещи. Во-первых, перестань планировать побег. — Он поднимает руку, чтобы предупредить наши протесты. — Не трудитесь отрицать это. Я не глуп, я вижу, что происходит в моем доме, и я устал от постоянной тревоги по этому поводу.

После паузы он продолжает:

— Ты должен бросить работу в храме Гуан Инь. Это позорит меня. Мой сын не должен нуждаться в подобной работе. И наконец пообещай мне, что, когда придет время, ты позаботишься о моем мальчике.

Мы переглядываемся. Мэй смотрит на меня почти умоляюще: Я не хочу уезжать, я хочу остаться в Хаолайу. Сэма я пока понимаю не так хорошо. Он берет меня за руку: Может, это наш шанс, он ведь говорит, что будет обращаться со мной, как с родным сыном. А я… Я устала бежать. У меня это плохо получается, и к тому же теперь я должна заботиться о дочери. Но неужели мы сдадимся? Не продаем ли мы себя дешевле, чем нас купили?

— Если мы останемся, — говорит Сэм, — вы должны предоставить нам больше свободы.

— Это не переговоры! — протестует старик. — Вам нечем торговаться!

Но Сэм не уступает:

— Мэй снимается в массовке, и ей это нравится. Теперь вы должны предоставить такую же возможность ее сестре. Пусть Перл узнает, какова жизнь за пределами Чайна-Сити. И раз уж вы запрещаете мне работать в храме, вы должны мне платить. Если я ваш старший сын, обращайтесь со мной так же, как и с моим братом.

— Но это не одно и то же…

— Верно. Я работаю гораздо больше его. Ему платят из семейного котла. Мне тоже нужны деньги. Отец, — почтительно добавляет Сэм, — вы же знаете, что я прав.

Старик постукивает по столу костяшками пальцев, взвешивая, взвешивая, взвешивая. Выбив последнюю решительную дробь, он встает, сжимает плечо Сэма и возвращается к чайным кексам, чаю и приятелям.

На следующий день я покупаю газету, обвожу в кружок одно из объявлений и направляюсь в телефонную будку, чтобы узнать о вакансии приемщицы заказов в конторе по ремонту холодильников.

— У вас прекрасный голос, миссис Лу, — говорит мне приятный голос. — Пожалуйста, приходите на собеседование.

Но, увидев меня, мужчина говорит:

— Я не понял, что вы китаянка. Я подумал, что вы англичанка.

Место мне не достается, и такое происходит еще не раз. Наконец я заполняю анкету в универмаге «Буллокс Уилшир», и меня берут работать на склад, где меня никто не будет видеть. Я зарабатываю восемнадцать долларов в месяц. После работы в Чайна-Сити, где я должна была весь день носиться туда-сюда, мне несложно проводить весь день в одном помещении. Я одеваюсь лучше и работаю усерднее остальных сотрудников. Через пару недель меня переводят на должность укладчика товаров. Два месяца спустя меня назначают лифтером. Это происходит благодаря моему британскому акценту, который я использую потому, что это явно нравится моему начальнику-американцу. Сложно придумать более простую и бессмысленную работу — с десяти утра до шести вечера я езжу вверх-вниз. Теперь я зарабатываю на несколько долларов больше. Некоторое время спустя помощнику управляющего приходит в голову новая идея.

— К нам только что поступила партия наборов для игры в маджонг, — говорит он. — Будешь помогать мне их продавать, это создаст нужную атмосферу.

Он заставляет меня переодеться в дешевый чонсам, присланный вместе с товаром, отводит на первый этаж и усаживает за прилавок — мой собственный прилавок. К вечеру я продаю восемь наборов. На следующий день я надеваю один из самых красивых своих чонсамов — ярко-красный с вышитыми пионами — и продаю две дюжины наборов. Покупатели заявляют, что хотели бы научиться играть в маджонг, и помощник управляющего просит меня за дополнительную плату раз в неделю проводить занятия. Мне это удается так хорошо, что я прошу у него позволения сдать письменный экзамен, чтобы получить повышение. Но из-за моих китайских волос, глаз и кожи управляющий ставит мне низкую оценку, и я понимаю, что, несмотря на то, что я продаю больше товара, чем те, кто продают перчатки или шляпы, в «Буллоксе» мне большего не добиться.