Мы снова в Шанхае. Вокруг слышится громыхание повозок. На земле сидят нищие с протянутыми руками. В окнах висят жареные утки. Уличные торговцы склонились над своими тележками — они варят лапшу, жарят орехи и тофу. Зеленщики торгуют китайской капустой и дынями. Фермеры приехали в город, сгибаясь под тяжестью корзин с живыми цыплятами и утками и разделанных свиных туш, привязанных к жердям, лежащим на их плечах. На женщинах — облегающие чонсамы. Старики сидят на перевернутых ящиках и дымят трубками, согревая ладони в рукавах. По земле плывет густой туман, обвивая наши ноги, затекая в переулки и темные подворотни. Над нашими головами болтаются красные фонари, чей свет делает все похожим на жутковатый спектакль.

— По местам! По местам!

Родина исчезает, и я вновь оказываюсь на съемочной площадке, куда пришла вместе с Мэй и Джой. Прожекторы освещают фальшивый пейзаж, по полу едет камера. Рабочий устанавливает микрофонную удочку. На дворе — сентябрь 1941 года.

Джой сидит на коленях у своей тетушки и выглядит довольной и встревоженной одновременно. Ей три с половиной года, и она прелестна — «ну прямо как тетушка», говорят все вокруг. Мэй и в самом деле замечательная тетя: она находит работу для своей племянницы, водит ее на съемочную площадку, следит за тем, чтобы у нее были самые лучшие костюмы и чтобы она всегда попадалась на глаза режиссеру, когда тому понадобится невинное детское личико. За последний год Джой так много времени провела со своей тетушкой, что общение со мной ей нравится не больше прокисшего молока. Я воспитываю ее, заставляю есть вовремя, одеваться подобающим образом и уважать бабушку и дедушку, дядюшек и всех, кто старше. Мэй предпочитает заваливать Джой подарками, поцелуями и разрешает ей целыми ночами наблюдать за съемками.

Меня всегда называли умницей — это признает даже мой свекор. Но то, что два года назад показалось мне неплохой идеей, было большой ошибкой. Когда я разрешила Мэй брать Джой с собой на съемки, я не осознавала, что сестра введет мою дочь в совершенно другой мир — блестящий и не имеющий ко мне никакого отношения. Когда я сказала об этом Мэй, она нахмурилась и покачала головой:

— Все совсем не так! Сходи с нами на съемку, и ты увидишь, чем мы занимаемся. Увидишь, какая Джой прекрасная актриса, и передумаешь.

Но дело не в Джой. Мэй хочет продемонстрировать, какая она важная персона, а мне следует сказать ей, как я ею горжусь. Это идет еще с детства.

Итак, сегодняшним вечером мы погрузились в автобус вместе с нашими соседями, которых Мэй также устроила на работу. Добравшись до студии, мы проезжаем через ворота и отправляемся прямо к костюмерной, работницы которой швыряют нам одежду, не интересуясь нашими размерами. Мне достается грязный жакет и пара широких мятых штанов. Мне не приходилось надевать подобную одежду с той поры, как мы с Мэй покинули Китай и оказались взаперти на острове Ангела. Я попробовала попросить что-то более подходящее, но костюмерша мне отказала:

— Вы должны выглядеть очень грязными. Понятно?

Мэй, обычно исполняющая роли блестящих злодеек, тоже взяла себе крестьянский наряд: мы будем сниматься вместе.

Все переодеваются в огромном неотапливаемом шатре, не дающем какой-либо возможности уединиться. Хотя я каждый день одеваю свою дочь, сейчас это делает ее тетушка: снимает с Джой шерстяной свитер и помогает ей надеть штаны, такие же темные, грязные и широкие, какие мы когда-то носили. Потом мы отправляемся к гримерам. Наши волосы убирают под тугие черные косынки. Волосы Джой завязывают в несколько хвостиков, и ее голова начинает напоминать грядку, усеянную диковинными черными растениями. Наши лица покрывают темным гримом, и я вспоминаю, как Мэй мазала мне лицо смесью крема и какао. Затем мы вновь выходим на улицу, чтобы нас обдали грязью из распылителя. После этого мы ждем начала съемок в искусственном Шанхае. Наши широкие черные штаны развеваются на ветру подобно темным призракам. Для тех, кто родился здесь, это — единственный шанс попасть на землю своих предков. Тем же, кто родился в Китае, декорации позволяют на секунду почувствовать себя в ином месте и времени.

Надо признать, что мне приятно видеть, как съемочная группа любит мою сестру и как ее уважают актеры массовки. Ее смех, улыбки и болтовня с друзьями напоминают мне о том, какой она была в Шанхае. Однако я постепенно понимаю, что многое в процессе съемок выводит меня из себя. За торговцем цыплятами сидят несколько мужчин и играют на деньги. Другие изображают, будто курят опиум — прямо на улице! Почти у всех мужчин волосы заплетены в косы, хотя дело происходит после провозглашения Республики, а судя по тому, что говорится о вторжении недомерков, — через четверть века после этого события. А что до женщин…

Мне вспоминается фильм «Жестокий Шанхай», который мы с Сэмом, Мэй и Верном недавно видели в кинотеатре «Миллион долларов». Режиссер Джозеф фон Штернберг жил в Шанхае, и мы ожидали увидеть что-нибудь, напоминающее наш родной город. Но это была всего лишь очередная история про то, как женщина-дракон вовлекла белую девушку в мир азартных игр, алкоголя и прочих ужасных вещей. Мы хохотали над рекламными плакатами, возглашающими: «Люди живут в Шанхае по многим причинам… и большинство из них ужасны». К концу нашего пребывания в Шанхае я и сама так думала, но мне все еще больно видеть, как мой родной город — азиатский Париж — изображают в таком дурном свете. Мы видели это во многих фильмах и теперь снимаемся в одном из них.

— Как ты можешь, Мэй? Неужели тебе не стыдно?

На ее лице — искреннее смущение и обида.

— Ты о чем?

— В этом фильме китайцы выглядят какими-то дикарями! — говорю я. — Нас заставляют по-идиотски хихикать, демонстрируя зубы. Заставляют объясняться жестами, видимо, подразумевается, что мы плохо соображаем. Или же говорить на ломаном английском…

— Да, но разве эти декорации не напоминают тебе Шанхай? — спрашивает она с надеждой.

— Дело не в этом! У тебя что, совсем нет гордости за наш народ?

— Вечно ты всем недовольна! — восклицает моя сестра с явным разочарованием. — Я привела тебя, чтобы ты посмотрела, как мы с Джой работаем. Разве ты нами не гордишься?

— Мэй…

— Почему ты не можешь просто развлечься? Почему не можешь просто порадоваться, что мы с Джой зарабатываем деньги? Конечно, мы получаем меньше тех ребят. — Она указывает на толпу статистов, переодетых рикшами. — Я добилась, чтобы они получали семь с половиной долларов в день, если будут брить голову. Это совсем неплохо…

— Рикши, курильщики опиума и проститутки. Ты хочешь, чтобы все нас считали такими?

— Если под «всеми» ты подразумеваешь ло фань, то мне плевать, что они думают.

— Но это же оскорбительно…

— Кого это оскорбляет? Точно не нас с тобой. К тому же это всего лишь часть карьеры. Некоторые, — она имеет в виду меня, — предпочитают сидеть без работы, нежели браться за то, что, как они считают, ниже их достоинства. Но подобная работа дает нам неплохие шансы.