Тем временем вся троица с интересом оглядывает меня с ног до головы. И если во взгляде Рожественского я читаю некое даже сожаление вроде: «Вот посмотрите, до чего докатился сей господин… Попробовал бы на «Суворове» появиться в таком виде, я бы ему… Хотя я и не такое видал за годы службы. Война… Простим недотепе!» — то двое других глядят скорее с холодным любопытством. Как на заспиртованного младенца-урода в Кунсткамере. Оживи он на секунду — тут же отпрянут с отвращением. А так — осматривать можно, почему же и нет?.. Интересно!

Первым затянувшееся молчание нарушает Рожественский. «На правах старого знакомого…» — едва успеваю отметить я про себя.

— Господа… — громко откашливается тот.

Та-а-а-а-ак… Это когда это ты государя «господином» называл? Ваше величество, и никого тут нет окромя! Все остальные — пошли побоку! Здесь что-то не то…

— …Перед вами этот самый… — На этом месте адмирал запинается, подбирая нужное слово. Не найдя ничего лучше, продолжает: — Гражданин, господа. Доказательства уникальности коего я вам давеча приводил, вы все видели сами… — Говоря все это, он старается на меня не смотреть, отводя глаза в сторону.

Краска мгновенно заливает мне лицо, бросая в жар. Первые же слова, а я уже чувствую себя, как оплеванный… Впрочем, чего же ты хотел после арестантского-то вагона?

А я ведь тебя спас фактически, Зиновий Петрович. От позора и унижения. Эх ты… «Тот самый гражданин…» Тьфу! Да еще при самом государе!

— Видим, Зиновий Петрович… — От звука этого голоса по моей коже бегут мурашки. Потому что никому из моих современников с Николаем Вторым разговаривать не приходилось. Я, похоже, самый первый!

— …Также заметно, что господин сей весьма успешно сменил незаконно данную вами… — он выделяет последние два слова, отчего Рожественский втягивает голову в плечи, — форму поручика по адмиралтейству на пехотный мундир офицера… — Его величество недобро усмехается в усы. — Вы и впрямь считаете, что все изложенное вам этим господином столь правдоподобно, что заслуживает хоть какого-то внимания?

— Александр Михайлович, я ведь уже рассказывал… — виновато начинает адмирал.

Чего?!. Александр Михайлович? Так ты никакой не император, а великий князь всего лишь?.. Какого же хрена голову мне морочишь!

От сердца словно отлегает камень, сам не знаю почему. Значит, великий князь… Насколько понимаю, дядя царствующей особы, не так ли? Та-а-а-ак… А второй кто?

В этот самый момент в разговор вступает второй, что Карл Маркс. И услужливая память помогает его немедленно идентифицировать, с потрохами. Потому что никакой он не Витте и вовсе не премьер. Даже не Карл Маркс.

— Господа, давайте уже к делам, прошу! — Бородач нервозно постукивает по столу пальцами. — Обсудив этот вопрос единожды, мы теряем ценное время сейчас! — Он явно нервничает от происходящего. Значит, есть отчего?

— Евгений Иванович глаголет дело, господа. — Великий князь хлопает ладонью по столу. — Давайте же побеседуем с самим… гражданином, так сказать. То ли ловким мошенником, то ли посланцем грядущего?

Взгляды всего ареопага вновь устремляются на меня.

Итак. Бородач, который Карл Маркс, — наместник царя на Дальнем Востоке, адмирал Алексеев. Тот самый, вместо которого пришел Куропаткин и который окончательно сдулся после Цусимы, потеряв должность и место. Теперь — точно не потеряет, так как Цусимы не было.

Второй — великий князь, дядя царствующего Николая-два. Человек при делах империи и член царствующей семьи как-никак.

Третий хоть и пешка, но все относительно в мире сем. А в общем, эти ребята (как минимум двое из них) — представители той самой безобразовской клики, насколько догадываюсь. Здесь я уверен на все сто, потому что про нее когда-то приходилось даже читать. Влиятельной при дворе группировки тогдашних олигархов, что во многом и спровоцировала эту войну. Попал ты, похоже, как кур в ощип, Слава. И, судя по сорванным погонам, аресту и полным игнорам тебя во время беседы, церемониться с тобой эти парни явно не станут. У них свои интересы, в которых ты, попаданец из будущего, либо им поможешь, либо… От последнего «либо» по спине вновь пробегают мурашки.

Выпрямившись, я внимательно оглядываю всех троих. Симпатии из которых у меня не вызывает никто. Только вот простым отсутствием симпатии тут не обойтись. Никак.

Молчание прерывает Александр Михайлович.

— Ну-с, поведайте же нам, господин… — Тот вопросительно подымает левую бровь.

— Смирнов! — услужливо подсказывает Рожественский.

— …Господин Смирнов, нам, несведущим простофилям, о вашем чудесном, невероятном происхождении? — Голос князя звучит почти ласково. Разговаривают так обычно с юными хулиганами в детской комнате милиции, мои воспоминания из личного опыта. За подобной лаской скрыто, как правило, холодное предупреждение: либо я тебя, стервец, о стенку размажу и пойдешь на малолетку, либо расскажешь, с кем бил стекла в здании школы по соседству. Выбирай!

Про малолетку, кстати, полная фигня — штраф максимум, да и то родителям. В отличие от данного случая. Эти перцы настроены серьезно.

Итак, передо мной сейчас, помимо трех важных господ, два варианта. Первый и самый простой — уйти в полный отказ и отрицаловку. Мол, ничего не знаю, ни о чем таком не ведаю, ничего дурного не хотел и не желал. Соврал о будущем — да, но исключительно из корыстных побуждений, дяденьки. Потому отпустите меня, болезного, на все четыре стороны. А документы с деньгами и приборчик, что у Рожественского, — так бес попутал, окаянный! Документы подделал, устройство нечистое — подобрал где-то. И дело с концом… Пойдет?

Хм… Во-первых, не поверят — чересчур много улик. И это еще если Рожественский, что глядит на меня сейчас саблезубым тигром, не все безобразовым бандюкам рассказал. О том, как его пронесло от Цусимы, к примеру, благодаря исключительно мне… Во-вторых, разозлю их откровенным враньем, чего подобные личности терпеть не могут. И упечь меня на каторгу хоть бы и за мошенничество с офицерской формой им ничего не стоит. И это если на каторгу еще, а то есть места и подальше… А туда я пока — сам не хочу. Мне и тут, на земле, хорошо Россию спасать. Так что — не пойдет.

Я тоскливо переминаюсь с ноги на ногу в нерешительности. Под взглядами трех пар глаз. Впрочем, у Алексеева солидный ячмень, так что глаз не шесть, а пять целых три пятых. Скорее, даже семь десятых примерно… Не суть.

Вариант два. Поскольку роль сумасшедшего или мошенника меня не устраивает, остается признаться вчистую. Да только… Нет, не вчистую! Я внимательно оглядываю лица напротив. Ощущение, что стою перед судом. Так, наверное, и есть. Во всяком случае, судьба моя сейчас в руках этих господ, у которых свои планы. А что, если… От пришедшей в голову мысли меня бросает в жар. А что, если, Слава, попытаться сыграть на их интересах? Сыграл ведь ты на амбициозности Линевича, спровоцировав наступление в Маньчжурии? Которого не должно было быть! И оно сейчас идет полным ходом, это самое наступление! Допустим, ты из будущего и придерживаешься этой легенды. Допустим, поведаешь им или выдумаешь ту информацию, которая их устроит… Мой внутренний оппонент немедленно возмущается: