Итак: жив! Загибаю один палец на руке. Затем… Второй палец загибается тоже достаточно быстро: у меня есть друзья. Ну, если и не друзья, то люди, которым я симпатичен и которые просто так тебя, а значит, и Родину, не сдают.

В последний раз я видел Мищенко перед докладом Линевичу, непосредственно у штабного вагона. Где меня и сцапали жандармы. И хоть напрямую тот мне этого и не говорил, но намеки Павла Ивановича о парадном мундире, его будущем отпуске и моем смартфоне, что отжал Рожественский…

Я переворачиваюсь на кровати под грузом мыслей. Продавленная сетка подо мной немедленно фальшиво выводит что-то похожее на «Боже, царя храни». Вот зуб даю…

Эти намеки, в том числе и плохо музицирующей кровати, означали только одно: генерал явно хотел преподнести меня тому, про которого сия песнь. Но… В отличие от рож, что в Морском собрании, сделать это не для себя. Сделать это для государства, которому тот предан всей своей жизнью. И жизнь свою за него и отдал в итоге… Через двенадцать лет.

Что предпринял Мищенко, когда обнаружил, что меня увели? Побежал обратно, к Линевичу, рвать и метать? Скорее всего. Но… Тот явно был в курсе событий. Иначе, без его санкции, хрен бы меня кто арестовал на территории, где главным является командарм… Да и что может сделать один, пусть и уважаемый в войсках, пусть и герой, но все же генерал… Когда на пути встают такие воротилы, как великий князь и государев наместник? Ответ: ни-че-го… Каким бы грустным для тебя, Слава, он ни звучал. Теперь ты один, Слава, и помогать тебе больше — некому.

Если бы кто-то знал, каких усилий стоит мне разжать уже загнутый палец!.. Последнюю надежду на то, что помочь мне сможет хоть кто-то… В итоге, после минутной внутренней борьбы, мне все же удается это совершить, и безымянный распрямляется. На жизнь надо смотреть трезво, Слава, и никаких иллюзий питать — не домлжно! Минус один…

Сколь я ни верчусь на кровати, сколько ни напрягаю мысли, плюсов больше нет. Нет вот, и баста! Настала пора перейти к минусам, а их — пруд пруди. Как бы ноги использовать не пришлось, за нехваткой рук!..

Неожиданный грохот пушки за окном явно обозначает какое-то время. Полдень давно минул, и, судя по свету из высокого оконца, скоро начнет смеркаться. Когда вошел в камеру, я первым делом, разумеется, попытался за него заглянуть, подтянувшись на решетках. Кроме глухой стены какого-то каземата по соседству, впрочем, не увидев за ним ничего, ровным счетом. Да и то — немедля был согнан оттуда грозным окриком: «Не положено!..» Эта падла за дверью, оказывается, подглядывала… Тоже мне вуайерист хренов…

Падла не заставляет себя ждать и сейчас, дежурно просовывая усищи внутрь. Впрочем, ругаться с персоналом заведения пока не входит в мои планы, потому я стоически терплю неудобства. Желание продемонстрировать средний палец или хотя бы ударить по локтевому сгибу приходится подавлять.

Дождавшись с улыбкой Франкенштейна, пока тот свалит (вряд ли он читал книгу Мэри Шелли, хоть роман давно и вышел в свет), я вновь углубляюсь в размышления. Тем не менее улыбаться, кажется, здесь никому не запрещено, потому — пшел вон!

Минусы… Самый большой из них — полнейшая неизвестность. То есть что со мной будет завтра, через час, через пять минут — я не могу даже предположить. Еще один, немаловажный — я соврал. Соврал так, что за это можно лишиться головы. На полном серьезе.

Я опять верчусь на сетчатом ложе, и на сей раз талантливая кровать выдает что-то вроде похоронного марша. Того самого, что Шопена…

Впрочем, то вранье было вполне осознанным. И если когда-то мне предстоит отсюда выбраться, господа хорошие… Но ложь есть ложь. А ТАКАЯ ложь, учитывая мое положение… Плохо дело, в общем.

Гигантский зевок прерывает умственные потуги. То ли от перенапряжения, то ли от обеда, которым меня потчевали… Но глаза неумолимо закрываются. Не устаю поражаться гибкости нервной системы! Где я только не спал за последнюю пару месяцев! Дрых без задних ног на «Суворове» после Корейского боя и первой контузии… Что немаловажно, перед сражением — тоже… С упоением младенца гулял по царству Морфея среди сопок Маньчжурии, когда по пятам шла японская армия и над головой рвалась шрапнель… Храпел как суслик после попытки похищения японской разведкой (кстати, тот сон, с влитой наркотой, был самым крепким и лучшим!), сопел как убитый в тюремном вагоне давеча… А теперь вот засыпаю в крепости Владивостока. В каком-то из фортов.

Глаза окончательно закрываются, и я вытягиваюсь поудобней в своем последнем осознанном действии.

Большой колонный зал Государственной думы. Наверняка тот самый, откуда депутатов выгнал «усталый караул» во главе с матросом Железняком…

Я робко прохожу внутрь, усаживаясь на свободное кресло с краю. Рядом — бородатый дядька в черном сюртуке, что-то торопливо записывает в блокнот.

В президиуме собрания восседают: Николай Второй, Владимир Ленин и невесть как тут появившийся Дарт Вейдер. Поблескивая в черном шлеме отсветами огромной люстры, инопланетный харизматик уютно устроился аккурат подле вождя революции. Только на шлеме рога — явно выходят из образа. И если Ники не обращает на того никакого внимания, то Ильичу явно не по себе от такого соседства. И он нет-нет да и поглядывает на странного персонажа краем глаза. Кроме него, впрочем, всем, похоже, начхать на состав президиума. Ибо в зале происходит обсуждение важнейшего, волнующего всех сакрального вопроса: что делать с судьбами России-матушки? Речь за небольшой трибункой с двуглавым орлом как раз держит некий депутат. До боли напоминающий отчего-то Жириновского. Хотя что Жиру делать в девятьсот пятом?.. Просто похож, и все…

— …Погромы!.. Дождетесь, будут у вас еврейские погромы!.. — потрясая кулаком в воздухе, эмоционально распаляется тот. — Крестьяне… Крестьянство — в заднице!.. — При этих словах он оборачивается на Николая. У которого срежь усы — получится вылитый Медведев, говоря по-честному. Сидит себе, всхрапывает, как и положено.

Не дождавшись реакции, Жир продолжает активно жестикулировать:

— На фабриках рабочий день — шестнадцать часов, социальных гарантий — ноль, образования — никакого, кроме церковно-приходских классов… Прольете реки крови, свергнет вас сосед, уважаемый Николай Александрович!.. — Дойдя до кипения, Жир наливает из графина воды, присасываясь к огромному кубку.

Проснувшийся при слове «свергнет» Николай начинает о чем-то перешептываться с Лениным, который согласно кивает.

— Господин хороший, все так! — Царь задумчиво поглаживает бороду. — Но вот мсье Ульянов только что подтвердил: расстреляет он меня с семьей лишь в восемнадцатом… Так ведь, Владимир Ильич?.. — робко улыбается помазанник.

— Именно! — дружески кивает Ленин. — Так что всему свое вгемя, господин оппогтунист… — Безбожно картавя, Ильич не перестает ошалело косить в сторону Вейдера. Тому, впрочем, все происходящее — по фигу. У лорда более важное занятие: ситх то включает, то выключает лазерный меч, рассматривая его на фоне зала, производя им время от времени пробные пассы.

— …Так что, господин хогоший, покиньте тгибуну, здесь вам не место для дискуссий!.. Пагламент! — Ленин уважительно подымает указательный палец. Крайне неосторожно, надо сказать! Ибо как раз в этот момент, световой меч после очередного замаха, проходя аккурат по этому месту, срезает палец начисто…