Он повернулся, чтобы идти, и тут переводчик негромко произнес у него за спиной, как бы говоря сам с собой.

— Сегодня его не было. Даже странно.

Турецкий остановился. Резко обернулся и спросил:

— Что вы сказали?

— Я-то? — Переводчик добродушно улыбнулся. — Я говорю: сегодня его в зале не было. Обычно он всегда ходит на Пазолини. Особенно на этот фильм. Мы с ним даже как-то обсуждали творчество итальянского мастера. Вы знаете, у него неплохие познания в области киноискусства. И удивительное чувство композиции. Прямо как у художника.

— Вы уверены?

— Насчет композиции?

— Насчет этого человека, — пояснил Турецкий.

— В том, что у него отличное чувство композиции?

— В том, что на фотографии именно он! — начиная понемногу выходить из себя, сказал Александр Борисович.

— Ах, Боже мой — ну, конечно, уверен. Я ведь не слепой и не склеротик. Этот парень обожает Пазолини. За последние пару лет он не пропустил ни одного его фильма. Ну или почти не одного. В общем, старается ходить на все, — закончил переводчик, переходя на более правдивый и спокойный тон.

— Он ничего вам про себя не рассказывал? — поинтересовался Турецкий, чувствуя приятное волнение, как охотник, вышедший на след дикого зверя.

Переводчик подумал немного, пожал плечами и ответил:

— Да нет, ничего. Мы ведь все больше об искусстве.

— И ничего странного вы в нем не заметили?

— Странного?

Турецкий скользнул взглядом по нелепой фигуре переводчика и мягко сказал:

— Извините, видимо, вопрос не по адресу. Ладно, мне пора идти. Еще раз спасибо за беседу! И извините, если отвлек вас от дел.

— Да ничего. Всегда приятно поговорить с хорошим человеком. Да и какие у меня могут быть дела вечером.

Турецкий уже шел к выходу, а переводчик все бормотал ему вслед:

— Никаких дел… Абсолютно никаких… Вечер — время отдыха после трудов праведных, которыми нагружает нас день. Для людей искусства вечер — это…

Турецкий вышел из зала, изрядно утомленный болтовней переводчика, но и обрадованный тем, что не зря просидел в зале два часа. Его предположение оказалось верным. Если, конечно, переводчик не врал и не выдумывал.

* * *

Оказалось, что телефон выключен. Когда, спрашивается, успел?

Ругая себя на чем свет стоит, Турецкий включил телефон и быстро набрал номер генерала Яковлева.

— Александр Борисыч! — услышал он в трубке недовольный голос Владимира Михайловича. — Я тебе три раза звонил. Какого черта происходит?

— У меня телефон вырубился. Ну, что там с Плотниковым?

— Ребята съездили к нему на квартиру. Там только его жена и дочь. Жена сказала, что Плотников уехал в командировку. Я вызвонил его начальника — кстати, оцени мое усердие! — и выяснил, что никакой командировки нет. Твой Родион просто исчез.

— Когда?

— Вчера.

— Черт… — Турецкий сдвинул брови и нервно покусал губу, размышляя. — А как насчет дачи? — быстро спросил он. — У Плотниковых есть дача?

— Спрашивал. Жена говорит — нет.

— А какая-нибудь квартира в Москве? Может, друзья оставили им ключи… цветы поливать, за кошкой ухаживать? Об этом ты не спросил?

— Спросил, Саня, обо всем расспросил. Ничего такого. Ни дачи, ни цветов, ни кошки. Куда он отбыл — неизвестно.

— Гм… — «Думай, Турецкий, думай». Александр Борисович нахмурил лоб.

— Сань, ты еще здесь?

— Здесь.

— Что будешь делать?

— Не знаю, Володь. Нужно хорошенько подумать.

— Давай. Если понадоблюсь — звони.

6

Он купал женщину, не развязывая ей рук и не вынимая кляп изо рта. Срезал с нее всю одежду (одежду он тут же выбросил в мусорное ведро), потом усадил девушку в ванне, включил душ и минут десять поливал ее теплой водой, тщательно протирая тело намыленной губкой.

Мыло он на этот раз выбрал земляничное.

Женщина сидела в ванне, оцепенев от ужаса. Она не старалась освободиться, за несколько часом руки у нее просто затекли и онемели.

— Вот и молодец, — тихо приговаривал он, намыливая ей живот. — Будешь чистенькая, как кукла. И мы с тобой поиграем. Кстати. Забыл спросить — тебе нравится Тициан? А Рембрандт?

Женщина замычала и дернула головой.

— Что? Нет? — Он усмехнулся. — Хорошо. На этот раз мы, пожалуй, выберем что-нибудь другое. Как ты относишься… м-м… к Микеланджело да Караваджо?

Женщина молчала, с ужасом глядя на то, как страшная мускулистая рука намыливает ей груди.

— У тебя красивая грудь, — улыбнулся он. — Впрочем, я тебе, наверно, об этом уже говорил. Говорил?

Женщина снова замычала и отдернула лицо от струи воды.

— Ой, прости. Должно быть, вода попала тебе в нос? Ничего, чище будет. Так на чем мы остановились? Ах да — Караваджо. Караваджо был отличный художник. Родился он ровно на четыреста лет раньше меня — в тысяча пятьсот семьдесят втором году. Знаешь, в чем была его особенность? Нет? Караваджо всегда писал картины с натуры. С натуры, и только с натуры! Он не любил рисовать по памяти. Для работы ему нужна была плоть. Живая человеческая плоть! Ты меня слушаешь?

Женщина сидела в ванне ни жива, ни мертва. Мокрые волосы прилипли к лицу и ключицам. Тогда он заботливо откинул их с лица и пристально посмотрел девушке в глаза.

— Ты очень красивая. Пожалуй, самая красивая из всех, кого мне довелось… С кем мне довелось работать, — нашел он нужную формулировку. — Давай помоем тебе волосы. Обычно я их отрезаю, чтобы не мешали. Но ты — особый случай. У меня есть отличный шампунь от перхоти. У тебя нет перхоти? Неважно. Вот, посмотри!

Он взял с полочки флакон и показал девушке.

— Шампунь и ополаскиватель в одном флаконе! — торжественно произнес он. — Покупал в фирменном магазине. Видишь, я на тебе не экономлю. Давай сюда волосы… Да не бойся, я буду осторожен. Но глаза тебе лучше закрыть.

Продолжая бормотать себе под нос, он тщательно помыл женщине волосы шампунем. Потом зачесал волосы назад и сполоснул ей лицо. Оглядел лицо и удовлетворенно кивнул:

— Ну вот. Теперь полный порядок. Кажется, я рассказывал тебе о Караваджо? Так вот, этот парень был отличным негодяем. Он постоянно нарывался на драки. Однажды ему не понравилось, как официант подал ему блюдо с едой, и он надел это блюдо официанту на голову. Представляешь? — Продолжая натирать тело девушки мочалкой, он тихо засмеялся. — Думаю, это было очень забавно. В другой раз Караваджо напал на своего врага из-за угла, поздно ночью, со спины. Напал и ударил его в затылок шпагой. Как видишь, этот парень не церемонился и не заморачивался по поводу чести и морали. Отъявленный был подонок, но при этом — гениальный художник! Вообще, ты никогда не обращала внимания на то, что все гении были большими мерзавцами? Микеланджело убивал людей, чтобы правдиво изобразить на холсте трупы. Поэт Некрасов проигрывал крестьян в карты. Пушкин наставлял рога друзьям. Лермонтов пускал про приятелей сплетни и высмеивал их «за глаза» перед дамами. Цветаева сдала дочерей в детский дом, где одна из них умерла от голода. Брюсов заставил любовницу — молоденькую студентку — покончить жизнь самоубийством. Впрочем, что это я все про писателей и поэтов… Художники тоже были хороши. Ван Гог стрелял в Гогена. Между прочим, стрелял в спину. Поль Верлен стрелял в Артюра Рембо. Прострелил ему руку и сел за это в тюрьму. Как видишь, гении — лютые мерзавцы.