— Я пришел сюда, потому что не мог уснуть.

Самые простые слова.

— Я тоже.

Еще более простые слова.

Мы не могли уснуть. Мы не могли уснуть, потому что думали друг о друге, но кто из нас решился бы это сказать?

— Да, — наконец пробормотала я. — Да.

— Елена!

Он помолчал, глубоко вздохнул, словно пытаясь удержать слова в груди, но они прорвались:

— Ты такая, какой тебя расписывает молва. Ты сама знаешь это, сколько раз тебе твердили глупости непослушным от восхищения языком. Да, твоя красота — красота богини. Но меня привлекает не твоя красота, а что-то другое, для чего не могу подобрать слов.

Он посмотрел вверх, на темный потолок, и рассмеялся.

— Ты видишь, я лишился дара речи, не могу найти слов! Но оттого, что мое чувство невыразимо словами, оно не становится менее реальным. Оно живет в глубине моего существа, и все же у меня нет слов, чтобы описать его.

— Я видела тебя, это был сон наяву. Ты на горе, на поляне, разговаривал с тремя богинями.

— А, это глупый сон, — быстро сказал он. — Но если он заставил тебя думать обо мне, тогда я ему благодарен.

— Я замужем.

— Знаю.

— У меня ребенок.

— Знаю. Вот почему все так невероятно.

— Боги забавляются нами.

— Да.

Он стоял передо мной. Все желания, все мечты сосредоточились в одном существе. Я протянула руки и обняла его. Это был не сон. Парис не исчез. Он прижал меня к себе, он был реален — я даже почувствовала боль, таким сильным было его объятие. Я поцеловала его. Прикосновение его губ разбудило чувство, совершенно неведомое мне.

Я стремилась к этому, мечтала, воображала, как это бывает, но ни разу в жизни не испытала. И вот сейчас словно зрелый плод упал с дерева и лопнул, затопив меня соком, сладким как первый мед, слишком прекрасным, чтобы вкушать его.

— Елена! — прошептал Парис.

Еще мгновение — и я бы опустилась на пол возле мраморного алтаря и увлекла Париса за собой. Но нет, нет, нельзя, и я высвободилась из объятий.

— Парис! Я не знаю… Я не могу…

— Ты любишь меня? — спросил он.

Три слова. Три простых слова. Он стоит передо мной, такой прекрасный, и спрашивает. О том, что только и имеет значение.

— Да, — сдавленно отвечаю я. — Но…

Я поворачиваюсь и бегу прочь.

Не могу же я любить человека, которого не знаю!

На самом деле я его знаю. Знаю с самого начала времен, сколько существует мир. Так мне, по крайней мере, кажется. Я знаю его лучше, чем Менелая, лучше, чем Клитемнестру, и даже лучше, чем самоё себя.

Если рассуждать здраво, то я его, конечно, совсем не знаю. Я знаю его только так, как этого пожелала Афродита, а истинно это или ложно?

XXII

— С какой целью они приехали? — со сна спросила я у Менелая, приоткрыв глаза и глядя, как он застегивает гиматий.

Голова болела, будто меня сильно ударили по затылку. Не верилось, что ночные события произошли наяву. Наверняка это был сон. Я протянула руку и коснулась лодыжки. Похоже, там синяк. Остался после встречи со змеей. Но даже если я и побывала в святилище — может, я хожу во сне? Сейчас Менелай обернется и скажет: «Кто приехал? Не понимаю, о чем ты», и я вздохну с облегчением.

— Их прислал царь Приам. Так они говорят. По всей видимости, оскорбления и поношения Агамемнона достигли Трои. Приам отправил послов, чтобы добиться возвращения Гесионы или хотя бы встречи с ней.

Я села на постели. Значит, все правда. Троянцы в Спарте.

— И они встретятся с Гесионой?

Менелай усмехнулся.

— Разумеется, нет. Агамемнон не допустит этого. При встрече Гесиона скажет, что не хочет возвращаться в Трою. Тогда Приам перестанет требовать изменения ее горестной участи, и Агамемнон лишится возможности возмущаться требованиями Приама.

Менелай вздохнул и добавил:

— По-моему, молодые люди не горят желанием освобождать Гесиону — нужно отдать должное их здравомыслию. Они пустились в путь, чтобы ублажить Приама и повидать Грецию. Молодежь любит странствовать по свету.

Я встала с постели и хлопнула в ладоши, вызывая служанку.

— Я очень сожалею о смерти твоего деда.

— Да, как только исполню долг гостеприимства, сразу отплыву на Крит. Обычай есть обычай. Гость — лицо священное, и его нужно принять как полагается.

Да, закон гостеприимства у нас свято соблюдается. С детства нас учат: «Уважай богов, уважай родителей, уважай гостя». Таковы три важнейшие заповеди. Гостя нужно развлекать, даже если близкий человек находится при смерти или умер. Мы все помним историю о том, как царь Адмет принимал Геракла у себя во дворце, в то время когда царица умирала. Геракл узнал, что в доме горе, только услышав рыдания домочадцев. Союз, который заключают гость и хозяин, передается по наследству. Даже «гостеприимны по отцу» не вправе причинять друг другу вред и воевать друг с другом. Узнают же они друг друга по «символу» — дощечке, которую некогда отцы или предки, заключая союз гостеприимства, разломали пополам.

Итак, девять дней Парис будет нашим гостем. Девять дней… Я боялась выйти из комнаты и снова с ним встретиться. Еще больше я боялась с ним не встретиться.

Чтобы Менелай с Агамемноном могли скорее отправиться на Крит, решено было традиционный торжественный пир в честь гостей устроить тем же вечером. Мне пришлось расстаться с надеждой просидеть весь день в своих комнатах. Я отдала распоряжения поварам, и они трудились с полудня не покладая рук. Я велела украсить залы цветущими ветками персика и миндаля, приказала самым искусным игрокам на лире явиться, когда станет смеркаться, во дворец, известила родителей и братьев о предстоящем пире. Я больше не испытывала неловкости, посылая за родителями, поскольку давно ходила в царских сандалиях, носила золотую диадему и привыкла распоряжаться во дворце. Все приготовления я сделала, не выходя из своих покоев, опасаясь встречи с Парисом.

Стемнело, на землю упали синие сумерки — «прозрачные», как их называют. Солнце скрылось, и над горизонтом ярко засияла звезда Афродиты, большая и светлая. С юга дул ветерок, теплый и ласковый.

Пришло время одеваться, и я позволила девушкам самим выбрать для меня наряд, не представляя, как мне одеться. По правде говоря, это не имело значения: будь моя воля, я бы выбрала такое платье, чтобы сделаться невидимкой. А вместо этого я терпеливо сидела, пока девушки переплетали мои локоны золотыми нитями, надевали диадему с золотым символом солнца надо лбом и шептали слова восхищения.