Его силуэт уже становился прозрачным, за очертаниями тела я различала разрушенную литейную на том берегу. Над выщербленными трубами пронеслась стая диких воронов, унося в своих механических когтях на растерзание жупало. Хоть в моем сне не было прокторов, расплата за ересь по-прежнему оставалась жестокой.

— Конрад… — позвала я. Я не могла потерять его, не могла вновь позволить ему ускользнуть. Мысль о том, что сейчас я проснусь одна, была невыносима. Тяжким грузом сдавливая грудь, она не давала мне дышать.

— Я сбежал, Аойфе, но ты сбежать не можешь, — прошептал он. — Тебе нужно вернуться. Всего этого не существует. Все это неправда…

Края его фигуры принялись закручиваться, как у горящего целлулоида, и он растворился в воздухе. С криком я упала на колени и закрыла лицо руками. Я могла выдержать любые издевки однокурсников, любое наказание опекунш или преподавателей. С гордо поднятой головой я переносила истерики матери и покровительственно-высокомерные — пусть им и руководили лучшие побуждения — взгляды Кэла. Но видеть, как у меня на глазах во второй раз исчезает мой брат, — к такому я не была готова. Сломленная, захлебываясь горем и яростью, рвущимися наружу, я огласила криком пропахший гнилью и разложением город моих снов. Я кричала, пока мой голос не потонул в сырой вони подземелий, в прикосновениях сомкнувшихся вокруг гулей, чьи ладони были влажными и холодными, словно у утопленников.

— Мисс Аойфе!

Я рывком села на кровати, отбросив что-то, что пыталось удержать меня. Бетина взвизгнула — я угодила рукой ей по носу.

— Все Его шестерни, мисс! Вы так кричали во сне, что и мертвого бы разбудили!

Оказывается, вой, достойный сирены воздушной тревоги, исходил от меня. Я поскорее прихлопнула рот ладонью. Тело мое покрывала испарина, а опустив глаза, я увидела, что скинула всю постель на пол.

— Ох, прости меня, пожалуйста, — проговорила я, вскакивая с кровати и выхватывая из бельевого ящика носовой платок для Бетины.

— Вашей вины тут нет, мисс, — из-под прижатого к лицу платка прогнусавила она. — Я прибежала, да давай вас трясти по глупости. Вас будто резал кто — вы не заболели, часом?

— Все в порядке, — в который раз привычно солгала я, отдергивая шторы. Оказывается, уже светало. Пока я спала, тьма рассеялась, и за окном серебрился пронизанный туманом воздух.

— Что-то не похоже было, — покачала головой Бетина. Отняв платок от носа и взглянув на пятна крови, она состроила гримаску.

— Прости, что ударила тебя, Бетина. Мне правда очень жаль, — проговорила я, обхватывая себя руками — в нетопленой комнате меня немедленно прошибло холодом. — Просто приснился глупый кошмар.

Когда окончательно рассвело, я решила прогуляться. Мне нужно было выйти за пределы Грейстоуна, чтобы стряхнуть с себя неотвязчивый сон.

Шкаф снабдил меня шерстяной юбкой и джемпером, столь же старыми и давно вышедшими из моды, как и красное платье, но для защиты от утреннего холода я все же добавила их к ботинкам и накидке.

Остальные еще спали, только Бетина возилась с завтраком на кухне, и я, выйдя через главную дверь, пошла вдоль стены особняка. Усадьба оказалась куда больше, чем мне представлялось, каменные стены изгороди терялись из виду, куда бы ни упал мой взгляд. Я оставила дом позади и двинулась по длинному пологому склону к саду. Над дорожкой нависали, переплетаясь, черневшие на фоне сизого неба ветви дубов. Повсюду за мной следовал туман, скользя между деревьями, струясь над землей и окутывая все вокруг тишиной уединения.

Дорожка окончилась в нескольких сотнях ярдов от дома у одной из окаймлявших пейзаж покосившихся стен — древнего нагромождения камня и мха. Преодолев границу с заросшим полем, я оказалась у одичавшего яблоневого сада. Согбенные силуэты деревьев дрожали на легком ветру из долины. Под ногами у меня хрустели поздние опавшие яблоки, наполняя воздух запахом сидра. В небе пролетали вороны, и только шум их крыльев да звук моих шагов нарушали тишину. Здесь я могла наконец перестать думать об увиденном во сне, о том, как Конрад велел мне возвращаться домой и не искать его больше.

Ничего он не знал, тот Конрад из сна. Он был всего лишь моим страхом, он пытался заставить меня повернуть назад, когда до спасения брата оставалось совсем немного. Болезни не сбить меня с пути, нет, только не сейчас, ведь я пообещала Дину, что выясню, обладаю ли Даром, а Конраду — настоящему Конраду — что отыщу его.

Я сама не знала, куда иду, главное — подальше от Грейстоуна. Я не хотела никого рядом, не хотела поддерживать вежливую беседу — мне не о чем сейчас говорить. Либо у меня есть Дар, которого ни у кого на этой планете быть не должно, либо я сумасшедшая. Одно из двух.

Прогулка не успокоила мои мысли. Отступит ли когда-нибудь это чувство уязвимости? У меня было такое впечатление, что все, чего я достигла после побега из Академии, может исчезнуть в любой момент, и я собиралась идти и идти вперед, пока решимость и сила, обретенные на Ночном Мосту, не вернутся вновь.

Туман, касаясь моей кожи холодными пальцами и оседая в кое-как заплетенной косе бриллиантовыми капельками влаги, затягивал меня все глубже в сад, пока наконец даже потрепанные флюгеры на шпилях Грейстоуна не скрылись из вида. Мне чудилось, что я так и буду плутать, пока не найду иной путь, и он поведет меня от жизни Аойфе Грейсон в страну туманов, где, как я слышала однажды от Нериссы, вечно блуждают неупокоенные, потерянные души.

Ровные ряды яблонь исчезали один за другим, и вот я уже стояла на краю настоящего леса. Сухую траву на поляне тут и там усеивали камни — следы развалившейся постройки. От стоявшей здесь когда-то давильни остались только проржавевший до неподвижности пресс для яблок да труба дымохода. За ней на краю поляны виднелся каменный колодец. Размочаленная веревка без ведра уныло болталась на ветру.

Пора было поворачивать назад — Дин говорил, что леса вокруг Аркхема небезопасны; не зря прошлой ночью мы заметили отгонявшие гулей огни. Этим тварям вовсе не обязательно жить в кирпичных туннелях канализации, подумала я. Их и подземелья контрабандистов прекрасно устроят.

Дин сказал, что я должна удостовериться. Но у меня не было ни малейшего представления о своем потенциальном Даре, кроме голоса, шептавшего что-то в моей голове, стоило мне приблизиться к какой-нибудь из тайн Грейстоуна. Никакого внезапного озарения, никаких вдруг донесенных эфиром сигналов.

Единственной стихией, в которой я чувствовала себя по-настоящему уверенно, была машинерия. В ней и в числах я находила смысл, даже когда мир вокруг, казалось, летел в тартарары. Возиться с механизмами — единственное, что приносило мне радость после того, как я лишилась матери; именно они привели меня в Школу Движителей, дав шанс стать не стенографисткой или санитаркой, а кем-то большим. Но теперь они не могли мне помочь. С внезапной злостью, вскипевшей вдруг во мне, я так наподдала ногой по земле, что гнилые яблоки и комья глины полетели в разные стороны.