— Тише, — предупредил Бодич, — это полицейское дело.

— И тогда было то же, — вздохнул Дэйв, — кха…

— Дэвид, — нетерпеливо перебила Мисси, — заткнитесь. Разве вы не видите, что Теодос с Али направляются в пасть смерти?

— В Гаване все было не так плохо, — признал Дэйв.

— Карты предсказывали смерть, — подтвердил Бодич. — В записях, сделанных при дворе Юстиниана, есть намеки на появление Теодоса. Пока дама-прислужница развлекалась и устраивала свидание, Феодора успела составить собственный план. Цель его была очень проста. Сын от кого бы то ни было, кроме императора, мог только подорвать ее положение. Ее особенно беспокоила реакция Юстиниана. Конечно, он хотел сына — какой монарх не хочет? — но Феодора оказалась неспособна подарить ему наследника. Из любви к ней Юстиниан смирился с отсутствием потомства. Теодос мог только раскачать лодку. Помимо всего прочего, Феодора и Юстиниан были исключительно близки. Они обсуждали все — или почти все. Они стремились приумножать состояние — оба были необычайно алчны. Они были изощренны и холодны. Не могло быть и речи о том, чтобы разделить власть, богатство, почести, дозволить нарушить хрупкое равновесие другому человеку. Кстати, Теодос назвался Иоанном в надежде, что под этим именем мать скорее узнает его. Имя было ей памятно. В конечном счете, это и ввело в заблуждение Прокопия, который, как уже было сказано, находился в то время в Италии со своим господином, полководцем Велизарием, и с римской армией. Впоследствии он услышал имя Иоанн, и это имя попало в его «Тайную историю», которая, в свою очередь, оставалась неизвестной — во всяком случае, на западе — еще тринадцать столетий после написания. Феодора, конечно, мгновенно узнала сына; и если бы не хитрые предосторожности юноши, приказала бы убить его немедленно. Только аметистовое кольцо, недоступное для нее, спасло парня. Если бы он не запасся несомненным доказательством ее прошлого и своего происхождения, представив фальшивое кольцо как доказательство существования подлинного, Феодора избавилась бы от него тут же. Капкан был расставлен. Сохранившаяся книга записей двора Юстиниана не объясняет почему, но упоминает, что бронзовые двери, обыкновенно открытые, закрылись за неким посетителем. В ожидании его прихода двух дворцовых львов три дня не кормили. Помимо угрозы, которую оно несло в себе, подлинное кольцо было истинной драгоценностью, а Феодора никогда не упускала случая приобрести что-либо ценное. Ей хотелось заполучить перстень. Теодос на это и рассчитывал. Третья деталь, продлившая жизнь юноши: Феодора знала о существовании Али. Али был для императрицы нежелательным свидетелем. Ее шпионы, заполонившие город, ничего о нем не доносили, и она предпочла действовать с осторожностью. Схватить Теодоса и затем, пыткой и прочесыванием округи, пытаться вывести на свет непокорного слугу — означало дать Али время для бегства. И потому, пустив в дело все свое немалое обаяние, а заодно танцовщиц и добрую трапезу, она, словно бы невзначай, заключила с Теодосом сделку. Хотя доказательство его происхождения выглядит надежным, сказала она, но, не осмотрев аметистового перстня и не сравнив его со вторым, она не решится представить дело перед императором. Он понял не сразу. «Со вторым?» — спросил Теодос. «Ну да, — отвечала его мать, — двойник перстня уцелел. Он давно был единственным и тайным знаком моего материнства. Я не вынесла бы расставания с ним». Затем она без обиняков высказала, что если Теодос подтвердит свои притязания, представив аметистовый перстень для формального сравнения с двойником, она примет его как сына. Она немедля представит его императору Юстиниану, как если бы он был их общим сыном. Было известно, что она обладает огромным влиянием на супруга. Искушение для Теодоса, как и было задумано, оказалось велико. Да, второй перстень. Феодора открыто объявила, что все семнадцать лет хранила его. Когда Феодор представит свой, парный, она прикажет доставить первый, хранившийся, по ее словам, в неком храме, посвященном реликвиям ее жизни до возвышения. Теодос с готовностью согласился на предложение. Однако, сказал он, предосторожности, принятые им, чтобы обезопасить перстень и его хранителя (доказательствами верности которого ее величество уже располагает), настолько сложны, что понадобятся три дня, чтобы извлечь их из тайника. О да, согласилось Феодора, такой верный слуга, безусловно, заслуживает великой награды, и, хитро добавила она, среди нас есть одно сердце, на которое Али стоит только предъявить права. «Я непременно скажу ему, — обещал Теодос и низко склонился, чтобы поцеловать порфир у ног матери. — Ожидай нашего возвращения с главными доказательствами не менее чем через три дня, но не более чем через пять», «Это будут самые долгие три дня в моей жизни», — заверила его императрица. И коснулась ладонью его щеки.

— Боже мой! — воскликнула Мисси, взвизгивая от восторга.

— Кха!

Бодич покачал головой.

— Я охрип. Мне нужно перекурить. Пусть рассказ закончит сержант Мэйсл.

— Но вы так хорошо справляетесь, — запротестовала Мисси.

— Под конец я читал прямо по ее тексту, — сказал Бодич, тщетно пытаясь скрыть кашель под привычной ворчливостью. — Мы, должно быть, уже на стороне В.

Он скормил магнитофону кассету и нажал кнопку перемотки. Потом показал нам сигареты:

— Не возражаете?

Никто не возразил. Дэйв взял одну для себя. К тому времени, как сигареты были раскурены, кассета прокрутилась. Мягкий ирландский акцепт в голосе женщины уравновешивал жестокость повествования.

«Теодос не намеревался возвращаться, потому что, увидев императрицу собственными глазами, он в ужасе распознал в ней свое рождение и свою смерть. Позже он говорил Али, что ни на миг не утратил отваги, и что разгадка этой шарады потребовала от него полной сосредоточенности. Ему оставалось только надеяться, что проделка с подложным перстнем оттянет конец его жизни. Он каждую минуту ждал, что императрица кликнет свою стражу и прикажет покончить с ним или, самое малое, нарезать с его тела дюймовые ремни, пока она не убедится, что он в самом деле не знает, где искать Али и аметистовый перстень, после чего все равно убьет его.

Мать поразила юношу красотой. Ее глаза лучились умом, и он чувствовал, что они видят его насквозь. То были, сказал он Али, глаза богини. Он разыграл разинувшего рот простофилю, что оказалось не слишком трудно: дворец был полон чудес. Евнухи, и девы, и „язвительные уроженки Амазонии“ тайком перешептывались под беседу матери и сына. Две огромные львицы возлежали по сторонам трона Феодоры. Шелковые занавеси, выкрашеные экстрактом пурпура — краски, дозволявшейся лишь царственным особам, — дышали вдоль стен. Входили и выходили люди, разодетые на все лады. Высоко под мозаикой купола лучи света пробивали дымный сумрак. Порхали туда-сюда редкостные птицы, кричавшие странными голосами, и иной раз одна из них плавно опускалась на пол, усыпленная экзотическими благовониями. Мягкие слои аравийских ковров невредимой принимали птицу, которую тут же подхватывал один из придворных бездельников, чтобы лаской и поглаживанием привести в чувство и снова отпустить в полет. И горе тому, — рассказали Теодосу — кто повредит хотя бы единое перышко. Короче, его окружали чудеса, и он без труда изобразил, что теряет голову.