Беллерофон, однако, представлял отдельную проблему, и это великолепное животное они оставили при себе, как и ту малость неприметных денег, которая у них имелись. Оружие Али и лишнюю одежду закопали, прикрыв кошелем с золотыми солиди, в расчете, что если на захоронку наткнется кто-либо, кроме императорских агентов, улики вполне могут исчезнуть бесследно.

Потом Али с Теодосом вдвоем сели на Беллерофона, и скакун быстро наверстал потерянное время. Сочтя, что поравнялись с местом, которого должен был достичь убитый гонец, Теодос сошел с седла, попрощался с Али и пешком пустился на север.

Али вспоминает, как трудно было ему, сидя в седле, сдерживать Беллерофона, пока их общий господин не скрылся за следующим холмом, убегая, подобно скороходу, навстречу в лучшем случае неверной судьбе. Хотя гонцы, как и сам Али, не умели читать, все они слышали описание подлинного Теодоса. В его же пользу был факт, что эти посланцы, как того требовало их занятие, все были в расцвете юности и здоровья, так что Теодос легко мог затеряться среди них. Беллерофон же по своей исключительности оставался их лучшим прикрытием. Белый, как новенький парус, в шестнадцать пядей ростом — его невозможно было спутать с другим конем.

Следующий посланец, направлявшийся в Константинополь, явно принял Али за Теодоса. Пять минут спустя Али рискнул обернуться. Гонец уже скрылся на юге. Али тут же развернул Беллерофона и шагом двинулся на юг. Полчаса спустя, повстречавшись с гонцом на север, он сбил его, оттащил бесчувственного юношу от дороги в овражек, переодел в одежду Теодоса и убил. Отрубив голову и старательно изувечив лицо, он спрятал ее отдельно от тела.

Теперь, одетый в одежду убитого гонца и сохранив из имущества своего господина только его острый кинжал, Али снова сел на коня и погнал Беллерофона на север, пока не счел, что продвинулся на милю дальше того места, где оказался бы сейчас гонец, останься он в живых, между тем как со следующим посланцем на юг он еще не столкнулся. И здесь, говорит нам „Кодекс“, Али совершил самое трудное деяние.

Беллерофон был великолепен: горячий, послушный и благородный конь — по словам Али, достойный царя. И потому, заведя коня в гущу деревьев, Али прочитал молитву, как за царя, прежде чем перерезать ему горло.

Пешком, ровной побежкой профессионального бегуна, Али покрыл пять или шесть миль, направляясь к следующему передаточному пункту где, к своему облегчению, нашел у колодца Теодоса, дружно евшего оливки вместе с двумя-тремя другими юношами. Среди них был направлявшийся на юг гонец. Никто как будто ничего не подозревал. При появлении Али Теодос вскочил на ноги, словно заждавшись.

— Где Фанос? — громко спросил он.

— Он наступил на гадюку, — отвечал Али.

Они задержались ровно настолько, чтобы обменяться паролем, который понадобился бы каждому для свободного прохода на север: этот пароль Теодос успел выспросить у посланного на юг гонца. Если на последнем участке никого не видели, гонец должен был сказать „отис“ — по-гречески „никто“ или „никого“…»

— Ни хрена! — вырвалось у меня.

— В чем дело? — спросил Бодич, задержав зажигалку под очередной сигаретой.

— Ш-ш-ш, — шикнула Мисси.

— Тихо, — пробурчал Дэйв.

— Остановить запись? — спросил Бодич.

— Нет! — одновременно возразили Мисси и Дэйв.

— Нет, — тихо отозвался я и покачал головой.

«…видели одного Беллерофона, — продолжалась запись, — тогда паролем становилось слово „альфа“, а „бета“ означало Беллерофона с Теодосом. Ключевым же паролем служила „гамма“, означавшая двух людей и Беллерофона была ли при них вторая лошадь, значения не имело. И в случае „гамма“ он должен был заметить положение солнца и номер следующего верстового столба. Через час после получения сигнала „гамма“ императрица намеревалась нанести удар.

Расхаживая вокруг колодца, тяжело дыша и положив руки на пояс, Али провожал взглядом Теодоса, ставшего теперь очередным посланцем на север. Гонец на юг, успевший за это время перевести дух, был не прочь посплетничать, пока отдыхает Али. Разговор он вел о том, как глуп Теодос; о том, что станется с Теодосом, когда императрица сочтет, что пора вернуть его; и как замечательно будет посмотреть вблизи на Беллерофона. В его болтовне не проскользнуло ни намека на родство между императрицей и ее жертвой. Эта информация оставалась тайной.

Казалось, не прошло и минуты, как из сгущающейся темноты вынырнул следующий гонец на юг. Прозвучало слово „отис“, и отдохнувший бегун помчался на юг, к Константинополю.

Для Али „отис“ значило, что Теодос, встретившись с этим гонцом, остался неузнанным.

Новый гонец не желал разговаривать, чему Али был только рад. Ночной воздух стал душным и жарким, и, думая о шестидесяти или семидесяти милях, которые ему предстояло одолеть бегом, он старался воспользоваться каждой минутой отдыха.

Полчаса спустя показался следующий гонец на север. И от этого Али услышал слово „отис“. Никого из разыскиваемых. Не видел он ни Беллерофона, ни слугу Али.

Посланец торопил его, и Али пустился в путь. Он на час отставал от своего господина на его смертном пути».

— На смертном пути, — прошептала Мисси.

— Смертном, — кивнул Дэйв.

«Отис», — думал я.

«Они бежали всю ночь и весь следующий день, — звучала запись. — Теодос был впереди. На каждом передаточном пункте Али передавал ему слово „отис“, и Теодос начинал следующий отрезок пути. На каждой остановке они сплетничали с другими гонцами: направлявшимися на юг и сменными. Добыча скрылась. Паролем стало „отис“. Ни коня, ни человека никто не видел.

Весть о внезапном исчезновении Беллерофона и его всадника могла достичь конца цепочки, где гонцам дозволялось отоспаться, прежде чем пуститься в обратный путь — до Константинополя на юге или до Анхиала на севере — примерно через сутки. Иными словами, когда императрица Феодора услышала бы о внезапно оборвавшемся путешествии своего сына, Али с Теодосом были бы мучительно близки к свободе. Перед ними все еще маячили серьезные преграды. Вспомним, что двое гонцов были мертвы. Скороходы были рабами, а рабы принадлежали владельцам. Их внезапное исчезновение могло выдать двух самозванцев, и здесь им не помогло бы выигранное время. У Али и Теодоса не было времени на отдых.

Достигнув на следующую ночь Анхиала, где запах моря казался запахом свободы, Али приметил около лагеря несколько растений Delphinium stavisagria, и это навело его на одну мысль. Лекарственное растение, произрастающее в Южной Европе и в восточной части Средиземноморского бассейна, было известно Али под латинским именем, которое назвала ему бабушка: hierba vomita, или буквально „тошнотная трава“. Его семена, как известно в наше время, содержат алкалоид, гарантированно вызывающий рвоту. В древнем мире они использовались в основном при тяжелом нарушении пищеварения, дизентерии и отравлении. Конечно, сильная рвота могла быть принята за результат отравления, а не лечения, на что и рассчитывал Али.