— Элизабетта — это препятствие, досадное, однако преодолимое; нам надо всего лишь держаться на виду у других кровных кланов, пока все не уладится.

— Знаешь, мне, честно говоря, здорово надоело, что ты переставляешь меня туда-сюда, будто пешку в твоих треклятых кровавых шахматах, — пробурчала я.

— Женевьева, я не хотел тебя в это вовлекать. — Вид у Малика стал опечаленный. — Я хотел всего лишь найти Розу и заставить ее внести ясность в наши отношения. Но ведь мы с тобой сходимся на том, что этот вопрос необходимо решить как можно скорее. И я предупреждал тебя, что это опасно.

— Ладно, — вздохнула я, соглашаясь с его доводами. — Я понимаю, просто не думаю, что тебя так просто возьмут и убьют: обычные вампирские разборки, кто кого круче…

— Однако за сиду вампиры сражаются всерьез. — (Это за меня, значит.) — Я же не позволяю им заполучить ее, поэтому, разумеется, они возьмут и убьют меня под любым предлогом.

С этой точки зрения получалось, что он прав.

— Но ведь ты говоришь, против тебя никто не пойдет!

— Никто не пошел бы, если бы я был в полной силе и на кону не стоял бы трофей, но сейчас, когда я изнурен ранениями и голодом, они чуют мою слабость. — Он отбросил с глаз черную прядь, и я не могла не заметить, что рука его дрожит. — Как сказала Элизабетта, если я погибну прежде, чем Роза мне покорится, она окажется беззащитной, а ты станешь словно спелый плод: протяни руку и сорви.

— Что-то я не понимаю. — Мне даже стало нехорошо. — Что изменится, если Роза принесет тебе эти самые пасхальные клятвы? Все равно можно потом убить вас обоих — ну, или нас с тобой, так ведь?

— Роза получила независимость. По нашим законам, если кто-то пожелает отнять ее собственность, он должен будет бросить Розе Вызов и победить ее при свидетелях. Если же кто-то из нас отказывается от независимости, Вызов должен принять его Господин.

— Ясно, возвращаемся в начало алгоритма. — Я вздохнула. — Тогда претендентам придется бросить Вызов тебе, а старушка Лиз, похоже, перед этим не остановится.

— Нет, не мне, — бесстрастно отозвался Малик. — Автарху.

— Что?! — Меня так и подбросило от неожиданности, изумления и ужаса. — То есть если Роза покорится тебе, я, получается, снова перейду в собственность к этому психу?!

— На первый взгляд именно так…

Я схватила его за грудки.

— Я к нему не вернусь, ясно тебе?! — заорала я ему в лицо. — У тебя был шанс получить меня, но ты все прошляпил! Только попробуй, и я убью тебя — кого угодно убью — или руки на себя наложу! Я не стану собственностью Бастьена! Ни-ког-да!

Он накрыл мои руки своими — и под его ледяным прикосновением страх сразу развеялся.

— Женевьева. — Голос его звучал мягко, но настойчиво. — Успокойся. Я сказал, что на первый взгляд покажется, будто ради тебя надо будет бросить Вызов самому Автарху. Полагают, будто я ему по-прежнему верен.

— Но ты же мне говорил… — Это было, когда я решила, что он явился забрать меня к Автарху. — Ты говорил, что уже двадцать лет не называешь его Господином! — Я выдернула руки из его ледяной хватки и принялась растирать, чтобы согреться. — И прекрати манипулировать моими чувствами, вот что!

— Приношу свои извинения, я намеревался всего лишь избавить тебя от страха. — Малик наклонил голову. — То, что я больше не зову Бастьена Господином, — это правда, однако нас обоих устраивает, чтобы в кровных кланах полагали, будто я ему покоряюсь. То, что все считают, что он способен подчинить меня себе, немало способствует его положению в обществе, а мне не приходится иметь дело с чужими Вызовами. К тому же все трижды подумают, прежде чем убить меня и тем самым прогневать Автарха.

— Тоже мне проблема! Старушку Лиз перспектива прогневать Автарха не заботит!

— Несомненно, она уверена, что, если улестит Автарха, предложив ему твою кровь, он смирится с неизбежными потерями и будет рад, что она меня устранила, — рассудительно ответил Малик. — Разумеется, она, как и многие другие, полагает, будто кровь сидов несет в себе столько жизненной силы, что позволит ей победить в любом поединке — даже с Автархом.

— Так, давай-ка все проясним. — Я прищурилась. — Как только остальные вампиры увидят, что Роза публично тебе покорилась, они решат, будто я принадлежу Автарху, — и так будут думать все, кроме тебя и его?

— В точности так, — кивнул Малик.

— Значит, если он захочет заполучить меня обратно, ему придется бросить тебе Вызов — или ты сможешь выдать меня ему?

— Да.

У меня перехватило дух — на миг я задумалась о том, станет ли Малик биться за меня, если ему бросят Вызов, или просто отдаст Автарху по первому кивку. Тут я решила, что сейчас не время об этом думать. Мне есть чего бояться и есть о чем поразмыслить — например, о том, как выпутаться живой из этой передряги. А вид у вампира, устало прислонившегося к стенке лифта рядом со мной, был такой скверный, что сразу становилось ясно: он сейчас и комара не одолеет, не то что стервозную вампиршу с длиннющим палашом, поэтому проку от него не дождешься.

Я пожевала губу и задала вопрос, который меня мучил:

— Если ты знаешь, что Лиз или кто-то еще может напасть на тебя, потому что ты ослабел, почему ты не поел, прежде чем идти сюда?

— Никто из тех, кто получил независимость, не предложит мне кровь по доброй воле, а кровь тех, кто принадлежит к другим кровным кланам, для меня запретна без дозволения их Господина. Поэтому я и был вынужден просить кровную долю.

— Но ведь в СОС-тауне кишмя кишат вампирские наркоманы любого калибра — они ведь, наверное, никому не принадлежат!

— Женевьева, я происхожу из ревенантов, и тебе это известно. Я питаюсь лишь кровью других вампиров. Если я буду пить кровь людей, это поставит под угрозу слишком много жизней — и потому, что у меня повышенные потребности, и потому, что я могу неосознанно передать им свой специфический Дар. Именно это проклятие Элизабетта и надеется пробудить.

«Ревенантов влечет лишь жажда крови, и утолить ее полностью невозможно». Когда-то я слышала от Малика нечто подобное; а сейчас я вспомнила, что он говорил Элизабетте, когда она требовала, чтобы он меня укусил. «Если бы я и в самом деле поддался проклятию, ты бы сейчас спровоцировала кровавую бойню».

— Ты хочешь сказать, что никогда в жизни не кусал человека? — потрясенно спросила я.

— Отчего же, кусал, но очень редко — и никогда в таком состоянии, как сейчас.

— То есть ты можешь питаться, только если тебе дадут позволение?

Взгляд его потемнел.

— Да, только так. Остальное не допускает кодекс чести.

Мне даже не стало смешно от слов «кодекс чести». Я представила себе всевозможные тягостные следствия подобного установления — и они рванулись мне в голову, топоча, словно табун гоблинов. Значит, именно поэтому он вонзал клыки мне только в руку или в губу — но не в шею? Значит, поэтому он отказывается пить мою кровь? Что будет, если сородичи решат уморить его голодом? Неужели он превратится в чудище, одержимое жаждой крови, в маньяка, в серийного убийцу? И к тому же он полностью зависит от тех, кто с удовольствием убил бы его, дай им волю! Вопросы так и ринулись ко мне, отталкивая друг друга, но я даже не стала их распутывать. У меня возникла соблазнительная мысль, основанная на одной обмолвке Элизабетты.